Кто провожал ее в последний путь? Кто шел за гробом? Не все ли равно!

…Гроб: точка стечения всех человеческих одиночеств, одиночество последнее и крайнее…

Могила затерялась.

Похоронил мать… Но тут опять пошли слухи и толки – не хоронил! Откуда знают, что не хоронил? Со слов елабужской хозяйки кто-то разнес, а та и сама-то не ходила на похороны: «Если бы знать, что она такая знаменитая…» А кто по письму Мура толкует – он писал с фронта: «Мертвых я видел в первый раз в жизни: до сих пор я отказывался смотреть на покойников, включая М.И.». Стало быть, и не хоронил, делают вывод! А если все же хоронил, но не смотрел? Гроб могли вынести из морга закрытым, закрытым везли, закрытым опустили в могилу. Не было церковного отпевания, не было гражданской панихиды, просто закопали… А даже если и подняли крышку, он мог отойти, и его вполне можно понять…

По сведениям Али, которые ей удалось собрать в «вольный» ее год – 1948-й, проведенный в Рязани, Марину Ивановну хоронили те немногие, кто приехал с нею из Москвы; были и мальчишки – и Мур, и Соколовский, и Сикорский, только, к сожалению, они ничего уже не помнили.

А в дневнике Мура никаких подробностей нет, записано только, что похоронили Марину Ивановну 2 сентября.

3 сентября вечером, с трудом добыв билет, на битком набитом пароходишке Мур отбыл из Елабуги. Его попутчиком оказался Юрий Оснос, доцент ИФЛИ, который возвращался в Чистополь, где была его жена, Жанна Гаузнер.

4-го[133] ранним утром прибыли в Чистополь. Выгрузили вещи. Оснос повел Мура к себе домой, где его накормили завтраком, и уже от Осносов он отправился к Асееву.

По словам Мура, записанным в дневнике: «Асеев был совершенно потрясен известием о смерти М.И., сейчас же пошел вместе со мной в райком партии, где получил разрешение прописать меня на его площадь…»

К вечеру все вещи были уже перетащены в дом к Асееву. И вечером же Мур с Асеевым стали держать совет, оставаться ли Муру зимовать в Чистополе или вернуться в Москву.

Судя по дневнику, Мур был в полном смятении. Конечно, перспектива жить в Чистополе его не увлекала, в Москве был его единственный друг Митя Сеземан, был Муля, которого он любил, были тетки, с которыми он не так уж ладил, когда жил у них, но все же – родня. И потом, в Москве хоть и бомбежки, но это все же Москва… Но будут ли нормально работать школы, сумеет ли он учиться? А он понимал, что ему нужно обязательно кончить школу, обязательно иметь на руках аттестат. И где жить в Москве?..

Ему впервые приходилось решать самому такие вопросы, взвешивая все «за» и «против». Раньше, хотел он этого или не хотел, но он привык подчиняться воле матери.

По-видимому, все решила одна фраза, брошенная Асеевым, – тот сказал, что его с женой вызывают в Москву… Ну а коль не будет Асеевых в Чистополе, то Муру здесь и вовсе нечего делать, ему не на кого будет опереться, у него здесь нет никого. И он уже не колеблется и хочет вернуться в Москву. Асеев охотно берется выхлопотать ему пропуск и помочь уехать.

6-го Асеев собирает совет Литфонда (так записано в дневнике Мура) и добивается постановления, что Георгию Эфрону необходимо выехать в Москву по месту жительства, где у него есть родственники. Но постановление постановлением, а получить на руки нужный документ за всеми подписями, печатями, на соответствующем бланке – не так-то просто, и проходит не один день, пока все удается оформить. Асеев терпеливо сопровождает Мура во всех его походах. А тем временем Оксана Асеева и ее сестра деятельно распродают вещи Марины Ивановны. Муру нужны деньги на дорогу. Те 150 рублей, что оставались в сумочке Марины Ивановны, быстро растаяли, а потом и в Москве Муру надо на что-то жить. Мур сам относит в комиссионный магазин пальто Марины Ивановны, а сестры Синяковы за два дня выручают тысячу двести десять рублей.

Мур не хочет плыть пароходом по Каме, по Волге, как плыли они сюда с Мариной Ивановной, он собирается водой добраться только до Горького, а там пересесть на поезд, так будет быстрее. Но он в ужасе от багажа, который ему надо тащить с собой: сколько он ни продает вещей, а мешков, чемоданов еще хватает! Ему одному не управиться. Он наслышан о трудностях пути, пассажирских поездов иной раз приходится ждать сутками, зеленый свет дают только воинским эшелонам. Вокзалы забиты, и даже с пропуском надо стоять в очереди за билетом, а кто будет тем временем сторожить вещи и как добраться с пристани до вокзала, на чем все перетащить, когда транспорт мобилизован на нужды фронта, а потом еще посадка в вагон…

Нужен попутчик, молодой, энергичный, который поможет. Мур ищет попутчика и находит. В дневнике он записывает, что «есть некий Боков, который вместе с Пастернаком провожал нас в Елабугу…». Боков навещал свою семью здесь, в Чистополе, и теперь собирался обратно в Москву. С ним Мур и думает ехать. И опять он пересматривает, перетряхивает свой багаж и решает бросить мешок с продовольствием, с хозяйственными принадлежностями; мешок тяжел, и тащить его в Москву он не хочет.

8 сентября есть запись в дневнике: «Хорошо, что Асеева покупает сахар, рис, кофе, кастрюли…»

10-го наконец нужная бумага для поездки в Москву за всеми подписями, печатями у него на руках, и он может ехать. Но тут его разыскивает представитель Литфонда в Чистополе Хохлов и сообщает, что пришла телеграмма из Москвы от директора Литфонда Хмары: Мур зачисляется в интернат для детей писателей, где он будет жить в общежитии интерната на полном иждивении Литфонда и учиться в чистопольской школе. Мур после трезвого размышления – а он всегда был склонен трезво размышлять – решает, что ему надо остаться в интернате в Чистополе, о чем он и пишет подробно в Москву тетке Лиле и Мите Сеземану.

11. IX–41

Дорогая Лиля!

Я думаю, что до Вас дошла весть о самоубийстве М.И., последовавшем 31-го числа в Елабуге. Причина самоубийства – очень тяжелое нервное состояние, безвыходность положения – невозможность работать по специальности; кроме того, М.И. очень тяжело переносила условия жизни в Елабуге – грязь, уродство, глупость. 31-го числа она повесилась. Она многократно мне говорила о своем намерении покончить с собой, как о лучшем решении, которое она смогла бы принять. Я ее вполне понимаю и оправдываю. Действительно, как она пишет мне в посмертном письме: «дальше было бы хуже». Дальше для нее был бы суррогат жизни, «влачение своего существования». Она похоронена на Елабужском кладбище. После похорон я забрал все вещи и переехал в г. Чистополь, где находится Асеев, Детдом литфонда и множество семей писателей Москвы. Ввиду безвыходности моего положения – в Чистополе мне нечего было делать – я решил уехать в Москву, на страх и риск. Но накануне дня отъезда пришла телеграмма от Литфонда, зачисляющая меня в Детдом Литфонда. Кроме того, мне выдадут единовременное пособие. В Чистополе я распродал 90 % вещей М.И., чтобы обеспечить себя какой-то суммой денег (М.И. так и писала в письме – чтобы я распродал все ее вещи). Итак, мне обеспечено жилье, питание, стирка, глажка и, главное, – учеба. Буду учиться в Чистопольской школе. Вещей на зиму у меня вовсе достаточно – в этом отношении я богач. Кроме того, у меня будет пособие и есть деньги от продажи вещей. Итак – обо мне не беспокойтесь: я полностью устроен и обеспечен. Теперь пишу о главном для меня. Лиля, разыщите Митьку. Всеми силами старайтесь узнать, где он. Узнайте, в Москве ли он, какой его адрес. Пошлите кого-нибудь из знакомых в ИФЛИ (в Сокольниках) – может, там знают, где он (он зачислен в ИФЛИ). Если он в Москве, передайте ему приложенное здесь к нему письмо. Если в Москве его нет, узнайте, куда он уехал. Его телефон В-1-97-51. Сделайте все возможное, что в ваших силах, чтобы узнать, где он, что с ним. Он мой единственный друг. Теперь читайте внимательно: как только узнаете, где он находится, немедленно шлите мне телеграмму, сообщающую, где он находится, что с ним, его адрес, Лиля, денег на это не жалейте; это единственное мое желание. Прошу его выполнить. Это – не прихоть. Мне важно это знать: судьбу друга. Телефон Мули: К-2-42-61. Итак, немедленно, когда узнаете что-нибудь о Митьке, шлите мне телеграмму. Очень прошу Вас об этом.