Ции. Он не мог ни крикнуть, ни поднять руку, ни подать хоть какой-то, пусть даже незначительный, знак своей невесте. Он понимал, что все это уже не имеет никакого значения, ничто уже не сможет успокоить Цию.

Рядом с ним, тесно прижавшись к другу, стоял Антон. Стоял молчаливый, исполненный жалости.

Бежала за поездом Ция, и люди послушно уступали ей дорогу. А вот уже и конец перрона, но Ция неслась вперед, ничего не видя вокруг.

Антон Бачило испугался, как бы Ция не упала, и незаметно оттеснил от дверей своего друга.

Мелькнул хвост поезда, — видно, машинист заторопился, прибавил ходу, чтобы быстрее покинуть перрон скорби и отчаяния.

Провожающие, еще минуту назад причитавшие, кричавшие и плакавшие, вдруг замолкли, подались всем телом вслед за уходящим составом.

Поезд скрылся за лесом, и даже гудка паровоза уже не было слышно.

К Ции подошла Цисана. И они, обнявшись, стояли на краю платформы, до боли в глазах вглядываясь в даль. Рельсы матово отливали на солнце, безразличные к людским горестям и печалям...

Мобилизованные отхлынули от дверей и стали устраиваться в битком набитом вагоне. Присели и Антон с Учей, положив на колени тяжелые вещевые мешки. Лица провожавших постепенно растворялись в памяти, и теперь все их мысли были заняты войной. Они ехали навстречу войне, и война неумолимо надвигалась на них, сея смерть и разрушения на родной земле.

О войне они знали лишь понаслышке, по сведениям, почерпнутым из газет и радио. Какая же она на самом деле?

Уча поднялся на ноги.

— Пойду поищу Бондо, — сказал он Антону.

А поезд все набирал и набирал ход...

Люди разбрелись по домам. На перроне остался лишь один Гудуйя. Никто его не ждал в бараке, и торопиться ему было некуда. Так и стоял он, сгорбленный и всеми покинутый. Потом он неловко поднес к лицу свою корявую руку и смахнул со щеки крупные, тяжелые слезы...

...Тариел Карда и Васо Брегвадзе медленно возвращались с вокзала. Улицы были безлюдны, город тих и насторожен.

Лишь рокот моря нарушал тишину.

С утра немилосердно пекло. Влажная, тяжелая жара приморского города расслабляет и подавляет. Но Карда и Брегвадзе не ощущали ни жары, ни влажности. Их сознание, их чувства были подавлены и пронизаны иной болью, иной печалью.

Они пересекли площадь и направились к мосту через Риони. Оттуда было рукой подать до управления.

— Что и говорить, не ожидал я такого конца. — Васо Брегвадзе нарушил молчание первым. Он шел понурясь, тяжело ступая и не замечая ничего вокруг.

— Нет, Васо, это еще не конец. Просто стройка временно приостановлена, — унылым и натянутым голосом, так не вязавшимся со сказанным, возразил Тариел и тут же рассердился на себя за это.

— «Временно», как же! — повторил Васо. — Твой оптимизм воистину неисчерпаем.

— Ты знаешь, чутье никогда не подводило меня, — сказал Тариел. — Я убежден, что не подведет оно и на этот раз.

Они ступили на деревянный мост через Риони. Их тяжелые шаги гулко загрохотали по деревянной обшивке.

Обычно бурный, Риони теперь тек бесшумно, как бы боясь нарушить напряженную тишину, воцарившуюся в городе. На середине моста старики остановились и повернулись лицом по течению реки. В той стороне были Патара Поти, Корати и другие массивы, теперь уже безмолвные и бездействующие, но в ушах Тариела и Васо по-прежнему звучали знакомые голоса клокочущей стройки: грохот и лязг экскаваторов, урчание тракторов, рокот катков, гудение бульдозеров и грузовиков. Они понимали, что это отзвуки их прошлого бытия, такого привычного, повседневного, известного до мелочей и потому невыносимого, гнетущего и невозможного теперь. Облокотившись на перила моста, старики смотрели на тяжелые, мутные и сильные волны Риони, отливающие ржавчиной. Река была полноводной и потому ленивой и умиротворенной. Видно, в горах шел дождь.

— Какой мощный и грозный наш Риони, — сказал Васо Брегвадзе, которому передалось настроение реки. Теперь в ушах его звучал лишь ровный голос Риони.

— Ты помнишь, Васо, года три назад Важа Джапаридзе предлагал прорезать дамбу у Патара Поти, чтобы по каналу отвести часть вод Риони в море. Тогда городу навсегда перестали бы грозить наводнения.

— Тогда мы к этому не были готовы, других забот было хоть отбавляй.

— А надо было нам этим заняться, Васо. Ведь наводнение, такое, как в тридцать седьмом, может повториться еще не раз.

— Будем надеяться, что события тридцать седьмого года никогда не повторятся больше, — с горечью сказал Васо, имея в виду не только то памятное наводнение. — Идея прорезать дамбу у Патара Поти и перебросить воды Риони в море по каналу принадлежала первоначально Андро Гангия, но он был так занят своими поправками к проекту, что тогда ему было не до того.

— Андро понимал, что надо делать в первую очередь, и вообще он очень остро чувствовал веление времени.

Они помолчали. Воспоминание об Андро Гангия еще больше усилило их печаль, утяжелило думы. Они долго стояли на мосту, грузно навалясь на перила, стараясь отогнать горькие воспоминания и мысли, но Риони уже не мог развеять их. Война вновь грозно ворвалась в их сознание.

— Ты знаешь, Тариел, в первую мировую войну на германском фронте...

— То была другая война, Васо. Фашистская Германия сильный и вероломный враг.

— Так или иначе, военный опыт у меня изрядный. Я уже побывал в военкомате, где-где, а в инженерных войсках я лишним не буду. В саперы я и сейчас еще гожусь.

Тариел Карда с изумлением посмотрел на Васо:

— И что же тебе сказали?

— Наотрез отказали.

— Время берет свое, Васо. Если понадобится, нас позовут, непременно позовут. Впрочем, я не думаю, что старики вроде нас кому-то понадобятся... Я даже в военкомат не пошел, знал, что все равно откажут.

Они опять замолчали. Здесь, на самой середине моста, над грозной рекой, они остро чувствовали себя одинокими и всеми покинутыми. Больше половины рабочих и служащих стройки ушло на фронт. Возвращаться в управление не имело смысла, там все равно никого не застать: управленцы провожали своих родных, близких и сослуживцев. Не хотелось видеть опечаленные лица со следами слез и бессонницы.

— Что будем делать, Тариел? — спросил Васо.