– Вы должны пригрозить уничтожить город, – произнес Альфонсо.

Такого Барни не ожидал.

– Что?

– Когда власти в Санто-Доминго обвинят меня в том, что я допустил незаконную торговлю, я стану отговариваться тем, что поступил так, желая спасти город, который грозили уничтожить свирепые английские пираты.

Барни перевел.

– Разумно, – согласился Бэкон.

– Мне нужно письмо с угрозами.

Бэкон кивнул.

Барни нахмурился. Ему нисколько не нравилось письменно признаваться в преступлении. Увы, иного выбора им, как ни крути, не оставили.

Дверь открылась, и в комнату вошла та самая девушка в желтом платье. Игнасио покосился на нее совершенно равнодушно. Альфонсо же радостно улыбнулся. Она пересекла комнату с таким видом, будто была членом семьи градоначальника, и поцеловала толстяка в лоб.

– Моя племянница Белла, – представил девушку Альфонсо.

Барни догадался, что вместо «племянницы» стоило бы сказать «незаконнорожденная дочь». Должно быть, Альфонсо прижил ребенка с какой-нибудь красавицей рабыней. Барни вспомнились слова Эбримы – мол, рабов пользуют все, кто захочет.

Белла принесла бутыль, которую поставила на стол, рядом с палками.

– Подумала, вам захочется рома, – сказал она по-испански, с выговором образованной женщины, в котором лишь угадывался намек на произношение, для уха Барни непривычное. Искоса посмотрела на Барни, и он вдруг понял, что ее голубые глаза – точно такие же, как у Альфонсо. – На здоровье!

Белла вышла, а Альфонсо сказал ей вослед:

– Матушка Беллы, упокой Господь ее душу, была той еще штучкой. – Он причмокнул, предаваясь сладким воспоминаниям, потом прибавил: – Советую купить ром Беллы. Лучший на острове. Сами попробуйте.

Барни стало легче. Настроение в комнате изменилось. Они перестали быть врагами и сделались гостями.

Отец Игнасио достал из буфета три стакана, извлек из бутыли затычку и щедро плеснул рома каждому из троих собеседников. Барни глотнул. Ром и вправду оказался отменным: пряный, но не жгучий, этакого замедленного действия.

– Приятно иметь с вами дело, дон Альфонсо, – усмехнулся Бэкон.

Альфонсо улыбнулся в ответ.

– Сдается мне, вы уже продали восемьдесят рабов.

– Ну… – протянул Барни, на ходу придумывая оправдание, – мы не знали о запрете…

Альфонсо перебил:

– Значит, вы должны мне двести сорок эскудо. Можете рассчитаться прямо сейчас.

Бэкон нахмурился.

– Я как-то…

Альфонсо перебил снова, не дав Барни возможности изобрести подходящий предлог для отказа:

– За этих рабов вы получили четыре тысячи эскудо.

Барни изумился; он и не подозревал, что Бэкон провернул столь выгодную сделку. Впрочем, шкип всегда предпочитал помалкивать о деньгах.

– Неужто вам нечем расплатиться со мною?

Припертый к стенке, Бэкон достал увесистый кошель и отсчитал, медленно и старательно, необходимую сумму. Монеты были крупными; такие назывались дублонами, содержали каждая четверть унции золота и потому равнялись достоинством двум эскудо. Лицо шкипера выражало неудовольствие, губы кривились так, словно у него вдруг разболелся живот. Видно, он не ждал, что придется платить столь крупную взятку.

Игнасио пересчитал деньги и кивнул Альфонсо.

Бэкон поднялся, собираясь уходить.

– Пришлите мне письмо с угрозами, прежде чем продавать остальных рабов, – сказал Альфонсо.

Бэкон пожал плечами.

Барни невольно моргнул. Испанцы высоко ценили вежливость, дурные манеры изрядно их раздражали. Нельзя, чтобы шкипер все испортил своим кислым видом.

В конце концов, они ведь на испанской земле, надо соблюдать местные правила.

– Благодарим вас, дон Альфонсо, – поспешил вставить Барни. – Вы были очень добры и оказали нам честь своим приглашением.

Альфонсо величественно махнул рукой. Игнасио вывел моряков наружу.

Барни приободрился, хотя и не мог до конца убедить себя, что все неприятности позади. Мысли постоянно возвращались к Белле. Вот бы увидеться с нею снова! Интересно, она замужем или помолвлена? На вид ей около двадцати – может, и меньше, хотя смуглая кожа всегда молодит. Надо, надо ее разыскать…

Выйдя на площадь, Барни сказал шкиперу:

– Нам нужен ром. Наш почти весь выпили. Может, купить бочонок-другой у этой девицы, племянницы Альфонсо?

Шкипер сразу раскусил его уловку и добродушно хмыкнул:

– Ступай уж, жеребчик.

Бэкон отправился на «Ястреб», а Барни двинулся к тому дому, из дверей которого Белла поутру выкатывала бочонок. Этот деревянный дом выглядел очень знакомо: точно такой же, только каменный, был у Карлоса Круса в Севилье – с проемом, ведущим во двор, где располагалась мастерская.

Ноздри Барни уловили землистый запах черной патоки; ее получали повторным кипячением сахарного тростника и использовали преимущественно для изготовления рома. Запах, судя по всему, исходил от огромных бочек, что выстроились в ряд вдоль двора. Напротив них, по другую сторону, виднелись бочки поменьше и сложенные штабелем пустые бутыли.

Двор упирался в рощицу лаймовых деревьев, а посреди двора высились два громадных чана. Один, высотой по грудь мужчине, сбитый из проконопаченных досок, был полон вонючей бурды, которую помешивал большой деревянной лопатой какой-то чернокожий. От бурды несло закваской, и Барни решил, что это чан для брожения. Рядом, над сложенным на земле очагом, висел железный котел, накрытый тяжелой крышкой, из которой торчал длинный носик; темная жидкость капала из этого носика в подставленное ведро. Наверное, в этом котле смесь очищали после брожения.

Белла стояла над ведром и принюхивалась. Барни залюбовался ею самой и той сосредоточенностью, с которой девушка работала. Стройная, но не худая, ноги и руки крепкие, привычные к перекатыванию бочонков… Что-то в ее облике напомнило Барни об Эбриме, и, поддавшись внезапному порыву, он обратился к девушке на наречии мандинка:

– И би ньядди? – Это означало «Как поживаете?».

Белла вздрогнула и резко обернулась. Улыбнулась и затараторила на том же наречии.

Барни ответил по-испански:

– Простите, на самом деле я знаю всего несколько слов. Научился от приятеля, дома, в Севилье.

– Моя мать говорила на этом языке, – сказала Белла, тоже по-испански. – Она умерла. Вы напугали меня.

– Простите, – снова извинился Барни.

Девушка задумчиво оглядела его с головы до ног.

– Мало кто из европейцев дает себе труд выучить хотя бы несколько африканских слов.