– Что стряслось? – спросил я Бессмертного, стоявшего на причале.

– Казаки прислали донесение. Возле Икскюля неприятельские части спешно форсировали реку и захватили городишко. Мы идем в рейд, берем с собой пехоту. На головном судне – сам Шешуков, к нам присоединятся лодки с Даленхольма. Я беспокоился, что не дождусь вас. Но у нас уже нет времени для устройства в лазарет. Сударыня, я настоятельно советую вам взойти на борт йола. Тут вы, невзирая ни на что, в полнейшей безопасности.

Мало кто из женщин охотно пускается в плавание. И я ожидал решительного отказа. Но незнакомка неожиданно легко согласилась и только беспокоилась, что замерзнет на воде.

Бессмертный обещал снабдить ее шинелью и сдал с рук на руки Дружинину, который со всей комической грацией старого холостяка принялся устраивать гостью на своем судне.

– А в лазарет идти не хотела, хоть убей, – сказал я Бессмертному.

– Полагаю, что на этом свете я женской логики не пойму, а разве что на том, – отвечал он. – Что касается госпожи Филимоновой, она доставлена в безопасное место со всеми своими саквояжами. Но вам там теперь лучше не показываться.

– Сам знаю!

Бессмертный позвал меня на йол. До завтрашнего дня у меня никаких занятий ни в Рижской крепости, ни в предместьях не было. Я поднялся на судно, где теперь был полный состав экипажа – двадцать два человека, да еще дюжина пехотинцев. Дружинин покосился на меня, он никак не мог понять, что я за создание. И мы двинулись в путь, вверх по Двине.

Незнакомка, накинув на плечи серую шинель, устроилась на корме. На коленях у нее лежал пистолет, без которого она, оказывается, и в храм Божий не ходила. Ветер был попутный, мы быстро добежали до Даленхольма, а там едва не лишились Артамона – увидев своим острым взглядом, кто сидит на корме йола, он подвел свою лодку почти борт о борт с йолом и перескочил к нам как раз в тот момент, когда борта вдруг стали расходиться.

Я хотел было сказать ему, что он болван редкостный, что оставил во время похода вверенную ему лодку с экипажем и за это получит кучу неприятностей, но посмотрел в лицо своему буйному дядюшке и промолчал…

К счастью, вмешался Бессмертный, и правильно сделал, потому что положение было уже трагикомическим: Артамон стоял, лишившись дара речи и глядя на незнакомку, а она тоже смотрела на него и молчала.

– Вихрев, прекращайте это дезертирство и возвращайтесь к себе, – сказал Бессмертный. – Иначе я переберусь к вам и уж точно найду важные упущения по канонирской части!

Но при этом он усмехался.

После Даленхольма до Икскюля островов не было, разве что какие-то мелкие прибрежные, и наша флотилия растянулась на две версты. Если бы не война – это была бы премилая увеселительная прогулка. Лодки несколько перестроились, и Артамон вел свою сразу за нашим йолом. Он стоял на носу и глядел отнюдь не на неприятельский берег (мы как раз проплывали мимо холма, из-за которого можно было ждать нападения; впоследствии я узнал, что там располагалось древнее городище), а на корму нашу, прикипев взором к незнакомке. Она всячески показывала вид, будто не замечает этого огненного взора и внимательно слушает дружный плеск весел, а все же тайком поглядывала на моего бешеного дядюшку, и я даже забеспокоился: коли он ее так просто покорил, не кончится ли эта страсть через две недели?

И все же я был счастлив в тот день, когда наши лодки шли к Икскюлю; я был счастлив, стоя на корме, потому что видел лейтенанта Артамона Вихрева, его широченные плечи и бездумно-блаженную улыбку; потому что знал: следом идут две лодки моего племянника Алексая Суркова, а за ними – разуваевские лодки и йолы, и у всех нерастраченные боеприпасы, а гребцам помогают пехотинцы, так что на каждое весло чуть ли не по пять человек, и на носу, и корме каждого судна стоят заряженные орудия, ждущие лишь приказа «Пли!». Я был счастлив потому, что ярко светило солнце, и нужный ветер наполнял наши паруса, и речная свежесть пьянила голову лучше всех ароматов в мире, и весла двигались дружно и бойко, и на головном судне звучала старая добрая песня о молодом матросе, который паруса снастил, и негромко подпевал ей седоволосый Иван Николаевич Дружинин. Шла война – а я был счастлив, не странно ли это? Не знаю, как прекрасные читательницы, а мужчины меня поймут.

Я был счастлив, что рядом сидела красавица с пышными, слегка рыжеватыми волосами, в накинутой на плечи шинели, из-под которой выбилась и летела по ветру длинная шелковая шаль; я был счастлив оттого, что она мне не принадлежала и принадлежать не будет, но ее любит лучший мой друг, любит самозабвенно, и она, кажется, тоже полюбит его. Такое случается в молодости – и дай Бог, чтобы это чувство испытали однажды мои сыновья…

Икскюля мы достигли к вечеру, уже на закате, пройдя от Риги четырнадцать миль. Это был крошечный городишка, имевший тем не менее развалины замка на речном берегу и каменный храм. Его одним из первых построили немцы в те самые рыцарские времена, когда они захватили Лифляндию.

Заговорили наши орудия, вышибли неприятеля с окраин, пошла вперед пехота. Бой оказался недолгим – не так уж много вражеских солдат находилось в Икскюле, и мы довольно скоро выбили их из города, заставив отступить к югу, где у них, собственно, и была налажена переправа.

Шешуков послал всю пехоту и часть лодок преследовать противника и рушить те средства, которые они использовали при форсировании Двины, сам же со своим штабом сошел на берег. Было решено тут ночевать, а далее действовать по обстоятельствам.

К счастью, лодки моего племянника оставили в Икскюле, там мы и встретились. Все время боя я находился на дружининском йоле, который вперед не рвался, а вел под руководством Бессмертного прицельную и весьма меткую стрельбу по северной окраине городишки. Наша незнакомка вела себя совершенно невозмутимо, хотя несколько страдала от шума. Никаких попыток лишиться сознания не было, так что даже Бессмертный сказал нечто вроде комплимента: якобы впервые видит столь стойкую даму.

Ловкий Сурок сам себя назначил в квартирьеры и первым кинулся искать жилище для незнакомки, где она могла бы и умыться с дороги, и переночевать, как полагается даме, а не под кустом, завернувшись в шинель. За небольшие деньги, но с большим переполохом, ему это удалось, только ночлег получился неожиданный.

Натали все мечтала, как у нее будет свой салон, а незнакомка, явно о том не задумываясь, стала хозяйкой салона. Мы пришли в комнату, которую сняли для нее хоть и в корчме, но в корчме чистой, лишь самую малость пострадавшей от обстрела, с определенными удобствами, чтобы убедиться, что она там благополучно устроилась и получила сносный ужин, а остались едва ли не до рассвета.

Рано или поздно это должно было произойти – она заговорила.

У каждого моряка есть свои личные запасы. Артамон возил с собой бутылки с крепкими напитками, которые во многих случаях служили ему валютой для расчетов; хозяйственный Сурок, заботясь о приварке для матросов и гребцов, имел запас соленого сала, а в Риге раздобыл и копченое; Разуваев, с которым мои родственнички помирились, узнав, что в составе флотилии находится дама, прислал маленькую фаянсовую бутылку вандерминта – шоколадного ликера с неожиданным мятным запахом. Бессмертный оказался любителем местного желтого сыра и поделился им с дамой. Так что угощение на столе собралось презабавное и на всякий вкус.