Коннест Силанн оперся на посох, мышцы ног дрожали. Он огляделся, переводя дух. Было прохладно, солнце скрывалось за западными пиками, и тень поглощала речную долину.

Чтобы понять, как холоден несущийся черный поток, не нужно было приседать и опускать руку в бурную воду. Теперь ясно, что темная река – вовсе не Дорссан Рил. А чего еще было ожидать? Новое – всего лишь слабое эхо старого; любой отзвук, любой намек на былое приносит лишь боль, напоминая о потере. Каким надо было быть дураком, чтобы проделать весь этот путь. И что он искал? Даже на этот вопрос он не мог ответить.

Впрочем, пожалуй, мог. Бегство. Ненадолго, но все же бегство. Трус бежит, зная, что все равно вернется, и надеясь, что обратный путь убьет его, отнимет жизнь, как бывает повсюду. Но послушай! Ты ведь можешь сделать что угодно со своей душой: преврати ее в ведро, хоть протекающее, которое несешь с собой. Она может стать веревкой, прочной и плетеной, не рвущейся, хоть и завязывается в узлы один за другим. Выбирай сам, Коннест Силанн. Ты здесь, ты проделал долгий путь, ведь так? И как он и говорил… осталось немного. Совсем немного.

Он почувствовал дым.

Удивленный и встревоженный, он повернулся спиной к реке и посмотрел вверх, откуда тянул вечерний бриз. В далеком сумраке – слабое свечение костра.

Никуда не убежать. Он искал одиночества, хотел остаться наедине с нетронутой, непокорной природой. Хотел почувствовать… непричастность. Мечтал, чтобы дикая природа довела его до бесчувствия, до унижения, до жалостливого состояния. Он хотел слишком многого?

Горько хмыкнув, Коннест Силанн двинулся вверх. Что ж, хотя бы руки у костра погреет.

В тридцати шагах у дымящего костра кто-то сидел на поваленном стволе дерева. Узнав громадную, с покатыми плечами, фигуру, Коннест Силанн улыбнулся.

Над огнем на вертелах пеклись две форели. В углях, в почерневшем с одного боку котелке кипел чай. Две оловянные кружки грелись на плоском камне, образующем очаг.

Второе бревно лежало напротив того, на котором сидел воевода, Каладан Бруд; он повернулся к приближающемуся Коннесту Силанну. На широком, как будто зверином лице появилась кривая улыбка.

– Из всех гостей, которых я мог представить себе этим вечером, старый друг, о тебе-то я и не подумал. Прости. Долго же ты спускался в долину, хотя это я вполне могу понять – но уж не взыщи, если рыба подгорела.

– Никаких претензий нет и быть не может, Каладан. Ты разбудил во мне аппетит – к еде, питью, а главное – к хорошей компании.

– Тогда садись поудобнее.

– Значит, ты в самом деле распустил армию после осады, – сказал Коннест Силанн, степенно усаживаясь. – Такие слухи ходили. Хотя, разумеется, мой владыка не сказал ничего.

– Теперь, – сказал воевода, – я командую армией речных камушков, и да, хлопот они доставляют куда меньше. По ночам я могу крепко спать. Хотя, тягаться с этими форелями было ох как непросто. Бери тарелку, только осторожнее с костями, – добавил он, положив на тарелку рыбу.

– Совсем один, Каладан Бруд – уж не прячешься ли ты?

– Может, и так, Коннест Силанн. К сожалению, прятаться не помогает.

– Да, не помогает.

Некоторое время они молча ели. Форель и в самом деле пересохла, но Коннест Силанн не жаловался – все равно было вкусно.

Если Аномандр Рейк был тайной, завернутой во тьму, то Каладан Бруд был само добродушие. Немногословный, он тем не менее мог практически любому дать почувствовать себя желанным и приятным гостем. Вернее, мог, когда на него не давил проклятый груз ответственности. И Коннест Силанн понимал, что этот вечер – ценный дар, особенно благодаря полной неожиданности.

Когда с едой покончили, ночь уже сомкнулась вокруг пятна света от костра. Шум потока звучал непрерывно. Вода течет, не обращая внимания на восходы и заходы солнца, на закутанную в облака луну и медленное вращение звезд. Гул реки напоминал песню без слов, и понять ее смысл было невозможно, ведь ухватить звук, как и саму воду, нельзя. Река текла, нескончаемая и неизмеримая; как невозможна полная неподвижность, так не бывает и абсолютной тишины.

– Почему ты здесь? – спросил наконец Коннест Силанн.

– Хотел бы я знать, что ответить тебе, старый друг, и видит Огнь: желание облегчить ношу просто невыносимо.

– Ты полагаешь, Каладан, я не понимаю, что ждет нас.

– Нет, вовсе нет; в конце концов, ты ведь совершил паломничество к этой реке – а для тисте анди это место исполнено таинственного соблазна. И все же ты спрашиваешь, почему я здесь, а значит, твое знание… неполно. Коннест Силанн, большего я сказать не могу. Не могу тебе помочь.

Старый тисте анди отвернулся и посмотрел в темноту – туда, где река пела для ночи. Значит, и другие приходили сюда. Видимо, какой-то инстинкт вел их к призраку Дорссан Рила. Интересно, ждало ли их тоже разочарование, какое ощутил он, увидев эти черные (хотя и недостаточно черные) воды. Она не та же. Все меняется, включая и нас.

– Мне не очень-то нужно, – сказал он, – прощение.

– А как насчет восстановления?

От этого вопроса перехватило дыхание. Шум реки наполнял его голову десятками тысяч голосов, растекался в груди и сжимал сердце. В животе поселился холод. Во имя Бездны… какая… цель.

Он почувствовал ледяную дорожку слез на согретых пламенем костра щеках.

– Я сделаю все, что смогу.

– Он знает, – отозвался Каладан Бруд с таким участием, что Коннест Силанн чуть не зарыдал. – Можешь сейчас не верить, – продолжал громадный воин, – но твое паломничество пойдет тебе на пользу. Воспоминания дадут силу, когда она понадобится тебе больше всего.

Коннест Силанн не поверил и не мог представить, что когда-нибудь поверит. И все равно… цель. Как ужасно, как изумительно.

Каладан Бруд разлил чай и протянул кружку в руки Коннеста. Олово согрело застывшие пальцы. Воевода теперь стоял рядом.

– Слушай реку, Коннест Силанн. Какой мирный звук…

Но в мозгу старого тисте анди этот звук звучал скорбным хором, оглушительным потоком потери и отчаяния. Призрак Дорссан Рила? Нет, здесь длинная мертвая река истощалась, поток ее полночного безумия сливался с тысячей других. Бесконечные варианты того же горького привкуса.

И глядя на пламя, он снова видел город, умирающий в пожарищах. Харканас под ярящимся небом. Пепел, слепящий, как песок в глаза, дым, отравляющий легкие. Мать Тьма в гневе отказывается от своих детей, отворачивается, а они умирают и умирают. И умирают.

Слушай реку. Вспоминай голоса.

Жди, как ждет здесь воевода. Жди и увидишь, что будет.

Запах дыма держался еще долго, после того как огонь угас. Они ехали по выжженной земле мимо почерневших развалин. Посреди черного пятна еще вздыбилась громадная развалившаяся повозка и дымила, словно злобный погребальный костер. Обломки и мусор лежали как знаки разрушенного общества. И хотя все место словно пропахло убийством, трупов не было видно. Следы вели во все стороны – широкие и не очень.