История о псе теперь стала казаться ему более печальной и меланхоличной. Он пытался сдерживать собственное дыхание, убеждая себя в том, что на Земле нет больше ничего, кроме того, что освещается пламенем свечи. Свет озарял только мальчика, девочку и его самого. Больше не было ничего – ни горы Тэсон, ни Пхеньяна, ни Великого Руководителя. Он пытался разогнать боль в груди по всему телу, как однажды показывал ему Кимсан, один из его наставников, – почувствовать жжение не в одном месте, а всем своим существом, представить, как поток крови распространяется по телу, разгоняя боль в сердце по всему организму.

Га закрыл глаза и представил себе Сан Мун, ту, которая всегда жила у него внутри – она незримо существовала рядом, с распростертыми объятиями, всегда готовая его спасти. Она его не бросала, она никуда не уезжала. Острая боль в груди стихла, и Командир Га понял, что Сан Мун, живущая у него внутри, как раз и есть тот резерв, который поможет ему пережить утрату этой Сан Мун, сейчас сидевшей напротив него. Он снова с удовольствием прислушался к песне, хотя она и становилась все грустнее. Свет, исходивший от подруги щенка Луны, указал путь какой-то ракете, летевшей неизвестно куда. Детская песенка превратилась в ее собственную песню, и когда в этой музыке зазвучали резкие одинокие ноты, он понял, что эта песня посвящалась ему. Наконец, Сан Мун перестала играть и медленно наклонилась вперед, прикоснувшись лбом к инструменту, на котором ей больше не суждено сыграть.

– Идемте, дети, – позвал Га. – Пора спать.

Он отвел их в спальню и закрыл за ними дверь.

Затем он склонился к Сан Мун и подал ей руку, чтобы отвести ее на балкон подышать свежим воздухом.

Несмотря на поздний час, внизу продолжали сиять городские огни.

Она стояла к нему спиной, опершись на перила балкона. Было тихо, через стену до них доносились голоса детей, которые изображали шум ракеты и инструктировали пса, готовившегося к старту.

– Ты в порядке? – спросил он ее.

– Мне просто нужно покурить, вот и все, – ответила она.

– Тебе не обязательно лететь, ты можешь отказаться, и никто ни о чем не узнает.

– Просто дай мне прикурить, – попросила она.

Он прикрыл сигарету ладонью, поднося к ней огонь, и сделал затяжку.

– Тебя терзают сомнения, – вздохнул он. – Это естественно. Солдаты испытывают то же самое перед каждым своим заданием. Твоего мужа тоже, наверное, постоянно мучили сомнения.

Она посмотрела на него.

– Мой муж никогда ни в чем не сомневался.

Она смотрела, как он протягивал ей сигарету, держа ее двумя пальцами, а затем снова отвернулась, глядя на сверкающие огни города.

– Теперь ты куришь так же, как янбан, – произнесла она. – Мне нравилось, как ты курил раньше, когда еще был никем.

Он наклонился и убрал волосы с ее лица, чтобы рассмотреть его.

– Я всегда буду никем, – ответил он ей.

Она тряхнула головой, и волосы вновь упали ей на лицо, затем протянула руку за сигаретой.

Он взял Сан Мун за руку и развернул ее к себе.

– Ты не можешь ко мне прикасаться, – воспротивилась она. – Ты знаешь правила.

Она попыталась вырваться, но он ее не отпустил.

– Правила? – переспросил он. – Завтра мы нарушим все правила.

– Ну, завтрашний день еще не наступил.

– Скоро наступит, – сказал он. – Отсюда до Техаса шестнадцать часов лета. Завтрашний день уже витает в воздухе. Он обещает нам целый мир.

Она взяла сигарету.

– Я знаю, чего ты хочешь, – вздохнула она. – Я знаю, для чего ты завел этот разговор про завтра. Но у нас будет масса времени, целая вечность. Не забывай о том, чтó нам предстоит сделать. Нужно еще столько всего успеть до того, как взлетит наш самолет.

Он не отпускал ее руку.

– А если что-то пойдет не так? Ты об этом подумала? Что если у нас в запасе есть только сегодняшний день?

– Сегодня, завтра, – ответила она. – Один день – это ничто. День – это просто спичка, которую ты зажигаешь после того, как сожжешь десять тысяч таких же спичек.

Он отпустил ее, и она снова повернулась к перилам, продолжая курить. Квартал за кварталом Пхеньян погружался во тьму. Когда совсем стемнело, внизу замелькали фары автомобиля, который ехал в их сторону по крутой горной дороге.

– Ты меня хочешь? – наконец спросила она. – Но ведь ты совсем не знаешь меня.

Он тоже закурил. В окутанном тьмой городе светились огни Стадиона «Первого мая» и Центральной киностудии, которая располагалась на севере по дороге в аэропорт.

– Во сне ты берешь меня за руку, – сказал он. – Я это знаю.

Сан Мун затянулась, и огонек ее сигареты вспыхнул.

– Я знаю, что ты спишь, свернувшись калачиком, – добавил он. – Это говорит о том, что тебе, пока ты росла – неважно, в семье янбанов или же простых людей, – долго не меняли кровать. В детстве ты, видимо, спала на маленькой раскладушке, ночью протягивала руку, чтобы нащупать на соседней кровати кого-то из сестер или братьев, с которыми никогда не разговаривала.

Сан Мун смотрела вдаль, будто не слыша его. До него доносился звук пробиравшейся снизу машины, но неясно было, чтó это за автомобиль. Он выглянул, чтобы проверить, не вышел ли на свой балкон товарищ Бук, услышав урчание двигателя, но света в соседних окнах не было.

Командир Га продолжал:

– Я знаю, что однажды утром ты притворилась спящей, позволив мне лучше рассмотреть себя: я увидел след от нанесенной кем-то раны на твоей ключице и шрамы на коленях, говорящие о том, что тебе доводилось выполнять тяжелую работу. Ты хотела показать мне, кто ты на самом деле.

– Шрамы у меня появились от занятий танцами, – сказала она.

– Я смотрел все фильмы с твоим участием, – заметил он.

– В жизни я совсем не такая, как в кино, – резко ответила она.

– Я смотрел все твои фильмы, – продолжал он. – В них у тебя всегда длинные прямые волосы, закрывающие уши. И когда ты притворилась, что спишь… – Он снова отодвинул ее волосы, нащупывая пальцами ухо. – Ты позволила мне увидеть надрез на своем ухе. Неужели агент Министерства безопасности поймал тебя, когда ты воровала продукты с прилавка на рынке? А может, тебя задержали за попрошайничество?

– Хватит, – рассердилась она.

– Ты ведь уже пробовала есть цветок и знаешь, каков он на вкус, верно?

– Я сказала – прекрати.

Он обнял ее за талию и крепко прижал к себе. Выбросив ее сигарету с балкона, он вложил ей в губы свою, тем самым давая ей понять, что теперь они будут делиться всем и каждый его вдох будет принадлежать ей.

Ее лицо было рядом. Она взглянула ему в глаза: