а его лицо, искажённое гневом, почти исчезало в темноте, оставляя лишь его тёмные глаза, злые, беспощадные.

— Думала сбежать? — прохрипел он, и в голосе его слышалась глухая угроза, от которой кровь стыла в жилах. — Думала, я позволю тебе уйти? Ты никогда никуда не уйдёшь! Ты принадлежишь мне! Мне, понятно?!

Боль, как удар волны, захлёстывала, я цеплялась за его руки, пытаясь хоть немного ослабить хватку, но тщетно. Мне казалось, что с каждым вдохом сама жизнь уходит прочь, исчезая в глухой тишине, которую нарушал лишь его яростный, прерывистый выдох. В какой-то момент он вдруг отпустил, словно решив, что это и есть его милость, его пощада. Но в этом прощении было больше жестокости, чем в ударе.

Прошло несколько дней, но тело отказывалось слушаться. Не знаю, что он делал со мной, но я даже не могла подняться, а голова кружилась. Он не давал мне есть — лишь ставил еду рядом, на расстоянии вытянутой руки, а я чувствовала, как желудок скручивается, слышала, как сводит внутренности, но знала: протяни руку — и за этим последует наказание ещё хуже.

— Ты не заслужила, — с презрением шептал он, когда я взглядом, отяжелевшим и помутневшим, смотрела на кусок хлеба. — Ты будешь ещё так делать?

— Нет, — хрипло выдавила из себя я, с слезами на глазах. — Я всё поняла.

Я сидела, погружённая в книгу, когда внезапный грохот сверху разорвал тишину, словно волной прокатившись по всему дому. Я вздрогнула, но тут же поняла — это он. Казалось, что ярость его была настолько сильной, что сам дом не выдерживал, содрогаясь и гулко откликаясь на каждый удар. Воздух стал тяжёлым, тягучим, будто пропитанным его гневом, и в этом густом давящем молчании эхо ударов отдавало в каменные стены, заполняя каждый угол его бессильной яростью.

Причина его злости была очевидна: это я. Он злился на мою слабость, на то, что все его усилия и ожидания снова оказались напрасны. Я была для него пустым грузом, камнем, который он тщетно пытался расколоть, в надежде увидеть блеск того, что ему нужно.

Зелье, которое он заставлял меня пить, лишь рушило меня изнутри, но не открывало во мне ничего, что он пытался пробудить. Каждая попытка оборачивалась для него крахом, вызывала ещё больше ярости, ещё больше презрения. Я давно уже не понимаю всей сути его плана, но одно знаю точно: я ему нужна. Не просто как человек, но как ключ, проводник в ту загадочную Тень, о которой он говорит, как о высшей цели.

Сижу на полу, обхватив колени, стараясь слиться с камнями, стать незаметной. Я думала, что рано или поздно смогу быть чем-то большим, что у меня есть какой-то скрытый дар, какой-то смысл, который сделает меня сильной, свободной. Но вместо этого во мне лишь пустота, тяжёлая и давящая, как чугун.

Грохот наверху стихает. Я сижу и не шевелюсь, стараясь дышать тише, чтобы не напомнить ему о своём существовании. И всё же в глубине души я ощущала странную благодарность за то, что его гнев сейчас обрушивается на стены и мебель, а не на меня.

К моему удивлению, он объявил, что в поездку он берёт меня с собой. Никогда раньше я не думала, что он позволит мне покинуть эти стены. Когда мы вышли к воротам, он коротко приказал, чтобы я держалась в стороне и ни с кем не разговаривала.

Он подошёл ко мне со странной настойчивостью и пытался узнать, кто я, откуда, как оказалась здесь. Я молча стояла, пытаясь спрятаться под капюшон, надеясь, что он потеряет интерес и уйдёт. Но его настырность была сильнее. Я почувствовала, как внутри поднимается страх — не за себя только, но и за него. Он не знал, на что он способен, если узнает, что я заговорила с кем-то. Мальчик мог пострадать. Меня начало трясти.

— Уходи, пожалуйста, — выдохнула я, почти умоляя, — Мой дядя скоро вернётся. И если он увидит тебя здесь…

Он непонимающе смотрел на меня, а затем его окликнули, и он неохотно убежал, оставив меня одну. Я даже не успела выдохнуть, как вновь почувствовала этот холодный взгляд на себе. Он вышел за ворота, и, не сказав ни слова, жестом указал мне следовать за ним, стараясь держать дистанцию.

Он спрятал меня в повозке и всю дорогу я молчала, стараясь быть незаметной. В детстве он иногда проявлял заботу, брал меня с собой чаще, и тогда казалось, что его сила служит мне защитой. Он был спокоен, внимателен… Но с годами всё изменилось. Тот человек, что когда-то утешал меня, исчез, уступив место мрачному и жестокому существу. Я не понимала, что именно сделало его таким, но чувствовала, что стала для него лишь средством, частью его мрачного плана, а не той, о ком он когда-то заботился.

Я никогда не видела его лица. Словно он был призраком, таившим свою истинную сущность за завесой тайны. Я не могла понять, почему он всегда скрывал его, но каждый раз, когда я пыталась его разглядеть, черты словно ускользали, растворялись, превращаясь в туман или менялись сами по себе. Будто бы он мог менять облик… Не знаю, была ли это магия или нечто иное, но чем больше я думала об этом, тем больше путалась.

Спустя время, к моему изумлению, он вдруг приказал мне выйти из повозки, а потом — пройтись. Этот короткий миг был похож на робкий луч надежды, на едва уловимую искру, которая словно вспыхнула внутри, согревая меня. Всё выглядело так, будто сегодня меня может обойти его гнев.

— Далеко не отходи, — его слова прозвучали, как приговор, холодные и острые. — Всё равно найду.

Я только кивнула, не смея даже встретиться с ним взглядом, и, осторожно обернувшись, зашагала вперёд, в зимний лес. Мягкий снег, переливаясь под солнечными лучами, казался настоящим чудом, словно я ступала по сотням маленьких звёзд, которые мерцали у моих ног. Воздух был свежим, обжигающе холодным, и каждый вдох приносил ощущение живой, хрупкой свободы, которой мне всегда не хватало.

Я остановилась, глубоко вдыхая воздух, и ощутила, как внутри всё сжимается, но не от страха — от странного, почти незнакомого предвкушения. На ветке я заметила маленькую птичку, которая смотрела на меня настороженно, но дерзко. Я улыбнулась и сделала шаг к ней, второй — и вдруг всё оборвалось.

Острая боль пронзила затылок, и мир поплыл, словно осыпался под ногами. Момент, и всё исчезло.

Медленно приоткрыла глаза, едва ощущая своё тело, словно оно всё