Дэн посчитал, что надо принять компромиссное предложение, и дал согласие. После этого Е Цзяньин проинформировал обо всем Хуа, и тот тоже вынужден был согласиться. Испугавшись раскола и насильственного отстранения от власти, этот слабый человек, не имевший личных связей ни в высшем генералитете, ни в центральном и провинциальном партийном руководстве, капитулировал. 25 ноября он вновь выступил на совещании, приняв все предложения Чэнь Юня и других ветеранов. В итоге демонстрации на Тяньаньмэнь были официально признаны «революционными», а всех участников «беспорядков» 1976 года реабилитировали176. Правда, десять из них к тому времени были уже казнены (это произошло, кстати, после смерти Мао и ареста «четверки», в 1977 году)177.

Затем в один из дней совещания с самокритикой выступил бывший мэр Пекина У Дэ. Только Ван Дунсин не желал идти на уступки, и тогда участники форума стали его открыто критиковать178.

Вопрос с Ваном особенно обострился в связи с тем, что как раз в то время, во второй половине ноября 1978 года, его твердолобая «абсолютистская» позиция вызвала новый всплеск народного недовольства. Дело в том, что за два месяца до совещания Ван, курировавший, как мы помним, вопросы идеологии и пропаганды, запретил к распространению весь первый номер комсомольского журнала «Чжунго циннянь» («Китайская молодежь»). Ему показалось, что редакция неуважительно отнеслась к памяти Мао Цзэдуна: не перепечатала только что обнародованные стихи «великого кормчего», не открыла номер его цитатой, что считалось тогда обязательным, и даже в одной из статей призвала покончить с «новым суеверием»: обожествлением покойного Председателя. Для бывшего телохранителя вождя это было нестерпимо. Однако, несмотря на запрет, 19 ноября, то есть через пять дней после публикации в «Бэйцзин жибао» статьи о переоценке событий на Тяньаньмэнь, члены редакции «Чжунго циннянь» вывесили весь первый номер на одной из городских стен Пекина, в двух шагах от пересечения проспектов Чанъаньцзе и Сидань. Место оживленное, вблизи центра города, а потому сотни тысяч горожан и приезжих смогли ознакомиться с новыми дацзыбао.

Выходка редакции «Чжунго циннянь» привела к стихийному развитию нового демократического движения, своего рода «восстанию стенной печати», как охарактеризовал его современник179. Интернета тогда не существовало, и серая кирпичная кладка в три с половиной метра высотой и 200 метров длиной стала подлинной «Стеной демократии». Так ее и прозвали в народе. Вскоре все желающие стали приносить и вывешивать на ней дацзыбао, делясь сокровенным. В то время Пекин наводняли толпы людей, прибывших из разных районов страны в надежде получить реабилитацию после долгих лет террора: орготдел ЦК занимался тогда прежде всего делами ганьбу, а на простых граждан ни времени, ни сил не хватало. Вот люди и ехали в столицу за правдой. Именно они и начали вывешивать свои исповеди, клеймя «культурную революцию». Но затем на стене появились и другие дацзыбао, требовавшие отставки Хуа Гофэна и других «абсолютистов» и выражавшие поддержку Дэн Сяопину180. Продэновские листовки стали особенно популярны после того, как люди узнали, что 26 ноября Дэн на встрече с председателем японской Партии демократического социализма заявил: «Написание дацзыбао разрешено нашей Конституцией. У нас нет прав опровергать или критиковать массы за поддержку демократии и вывешивание дацзыбао. Надо разрешить массам выражать недовольство, если оно у него накопилось. Не все их комментарии глубоко продуманы, но мы не можем требовать совершенства. И не надо ничего бояться»[89].

Воодушевленные заявлением Дэна люди стали вывешивать и более острые дацзыбао, призывая к дальнейшей либерализации. Настоящий фурор произвела дацзыбао, написанная 28-летним электриком Пекинского зоопарка Вэй Цзиншэном и озаглавленная «Пятая модернизация: Демократия». Она была вывешена в ночь на 5 декабря одним из его друзей. Это было настоящее политическое эссе, в котором удивительным образом отразились взгляды многих западных критиков тоталитарного коммунизма, таких, например, как Бруно Рицци и Милован Джилас, с работами которых молодой пекинец просто не мог быть знаком. Вэй выступил не только против «четверки» и «абсолютистов», но и подверг уничтожающей критике весь правящий в стране бюрократический класс, потребовав реформирования всей политической системы КНР и даже сравнивая диктатуру Компартии Китая с гитлеровским тоталитаризмом. «Мы хотим быть хозяевами своей судьбы, — написал он. — …Мы не хотим служить простыми орудиями диктаторов, которые начинают модернизацию ради своих личных амбиций… Не дайте опять себя обмануть диктаторам, которые разглагольствуют о „стабильности и единстве“. Фашистский тоталитаризм не может принести нам ничего, кроме катастрофы… Чтобы осуществить модернизацию, китайский народ должен прежде всего прийти к демократии и модернизировать общественную систему Китая»181. Каким образом молодой китайский электрик смог написать такое дацзыбао, неизвестно, но Вэй Цзиншэн моментально стал героем «Стены демократии».

Многие участники совещания ЦК по нескольку раз посетили перекресток Сидань, с интересом знакомясь с волеизъявлением народа, а маршал Е Цзяньин и Ху Яобан, как и Дэн, выступили в поддержку «Стены демократии», даже несмотря на дацзыбао Вэй Цзиншэна. Е Цзяньин, например, заявил участникам совещания: «3-й пленум партии [станет] образцом внутрипартийной демократии в то время, как Сиданьская стена демократии — образец народной демократии»182.

В общем, в стране, казалось, наступила эпоха гласности, и влиятельные силы в партии вместе с либерально настроенной интеллигенцией и молодежью стали двигать вперед дело демократического преобразования Китая.

В итоге под давлением внутри и извне партии главный идеолог ЦК Ван Дунсин решил подать в отставку. 13 декабря он представил письменное заявление: «На совещании многие товарищи неоднократно и правильно критиковали мои ошибки… Я действительно совершил ошибки на словах и в делах во время культурной революции и после свержения „группы четырех“… Я глубоко убежден, что мои способности не соответствуют должностям, которые я занимаю, и я не достоин этих должностей. Поэтому я искренне прошу Центральный комитет партии отстранить меня от занимаемых должностей»183. Рабочее совещание передало вопрос о Ван Дунсине на рассмотрение предстоявшего 3-го пленума ЦК одиннадцатого созыва.

По сути дела это рабочее совещание Центрального комитета явилось своего рода дэновским Цзуньи: как и Мао в январе 1935-го, Дэн в ноябре — декабре 1978-го стал общепризнанным вождем китайского коммунистического движения. И так же, как Мао, он не занял высшую строчку в формальной иерархии, но его приоритет во всех делах партии, армии и государства ни у кого уже не вызывал сомнений184.

Тринадцатого декабря Дэн выступил с заключительной речью. Ее текст подготовил Ху Цяому еще за несколько недель до совещания, но Дэн, вернувшись 14 ноября из Юго-Восточной Азии и узнав о том, что происходит, решил изменить его. Он обратился к Ху Яобану, и тот сформировал группу спичрайтеров. Дэн дал задание сделать упор на демократии: «Для того чтобы развивать экономику, у нас должны быть демократические выборы, демократическое управление и демократический контроль… Демократия должна быть установлена законодательно»185. Все были воодушевлены и составили текст так, что Дэн в конце концов остался доволен.