Сходили, испили браги и вернулись в школу.

– А что, братцы, – спрашивал Иона, – кто у вас ночесь про его императорское величество бесчестные слова говорил?

– Вот он, что с тобой ходил опохмеляться, тот и говорил, – указал на Лукьяна Григорий.

– Нет, и знать ничего не знаю, никаких слов я не говорил.

– Для чего ж ты запираешься, – уличал Григорий. – Вот как я пойду да на тебя о тех словах донесу, так всем беда будет!.. Ты, отче Иона, как станут спрашивать, и ты в тех словах не заприся.

– Ступай, донеси, – ободрял отче, – а я уж в тех словах не запрусь.

– Чего ж ты жить с нами не будешь, что ли? – вмешался Степан. – Коли ты жить с нами хочешь, так чего ж доносить идешь? – С этими словами хлопец хватил раза три доносчика по шее, сбил с ног и выбил его в дверь. – Ступай теперь, доноси!

– Постой, постой! – не унимался Григорий, вновь входя в школу. – Я тебя, Степан, лихо доведу!

Протест Степана поддержали Киприан с Никитой. Хотя они и не слышали вчерашней беседы, но, узнав о намерении Григория отправиться с доносом, осыпали его самыми отборными выражениями.

– Ежели ты доносить идешь, – заключила школяры, – то похватаешь ты у нас кия, сиречь палки.

Молодежь горячилась, кричала и тем свободнее, что директор школы дьячок Лысый ушел куда-то по делам. Брань готова была перейти в кулаки, но вмешался отче Иона и для успокоения страстей предложил сходить в другой шинок и испить винца.

Предложение было принято за исключением Лукьяна, ушедшего разгуляться на рынок. Отправились в шинок. Протестующие Степан с Никитой не переставали осыпать Митрофанова бранью, насмешками, а Киприан приобщил несколько тумаков.

– Вот тебе две чарки, – сказал Иона, угощая Кривецкого, – испей да ступай в школу припасать обедать, а мы тут посидим.

Брань да насмешки школяров не испугали Григория, он еще более на них озлобился.

– Ты-то доносчик! – говорили ему товарищи. – Погоди, ужо мы тебя, доносчика, в школе розгами побьем и из школы вон выгоним.

Энергичнее всех говорил против доноса и доносчика Степан. Находя слова не вполне убедительными, он подкреплял их частыми кулаками и несколько раз выбивал Гришку из шинка.

– Будет, будет вам не одному! – грозился тот каждый раз, возвращаясь.

В это время мимо шинка проходил капрал. Григорий зазвал его и, чествуя вином, говорил:

– Хочу я тебе сказать слово, и то слово скажу после… Теперь уж вам нельзя уйти, – продолжал он, обращаясь к школьникам, – вот я пойду солдатам объявлю, чтоб караулили вас по дорогам. Буде вы замыслите уйти, так за вами погоня будет.

– Что ты грозишься? Мы не боимся, да и не для чего нам уходить от погони.

Зазвонили к обедне, и школяры Киприан с Никитой пошли в церковь. На паперти встретили они Лукьяна и передали ему перебранку с Гришкой.

Между тем Гришка уже спешил с доносом к бригадирскому двору. Встретивши какого-то майора, он объявил ему: слово и дело! Майор отрядил с ним солдат и послал на гауптвахту приказ капитану послать людей для поимки школяров. Команда из шести человек вслед за изветчиком направилась в школу…

Там стряпал в это время Кривецкий и только что пришел из шинка отче Иона.

– Нельзя ли, брат, чего поесть?

– Ничего еще не поспело, отче.

Часовня Спасителя в домике Петра Великого в Санкт-Петербурге

Часовня в лесу

При этих словах пришли солдаты и арестовали собеседников. Никиту взяли на мосту, он попался им навстречу. За Киприаном пошли в церковь святого Илии. Школяр пел на клиросе, его свели оттуда, и повели всех вместе в Малороссийскую коллегию.

Лукьян в это время по просьбе дьякона Протопопко ходил в загородную церковь Рождества Богородицы в Верегине за чернецом и пономарем. Приведя их к священнику, Лукьян завернул в школу. Здесь он нашел только малых хлопцев, они учились грамоте.

– Где Кривецкий? – спросил у них Лукьян.

– Приходили сюда солдаты с Григорием, Кривецкого и чернеца Иону взяли под караул, и тебя солдаты спрашивали. Сказывали, что Степан побранился да подрался с Гришкой, так и Степана солдаты хотели взять, да он от них ушел.

Ответ мальчиков сильно смутил Нечитайло. Он поспешил проведать, за что именно взят Кривецкий. Не доходя до коллегии, Лукьян догнал команду с арестантами. По указаниям Григория и Ионы его тотчас арестовали.

Доносчика, школяров и чернеца Иону, всех шестерых, немедленно забили в колодки в гетманской караульне и рассадили по казенкам.

Григория спрашивали в коллегии, и тот отвечал, что «имеет за собой и за взятыми людьми его императорского величества слово и дело о его величества высокой монаршеской чести».

Преступление было важное, секретное, политическое. Ни коллегия, ни ее первенствующий член бригадир Вельяминов не смели задерживать преступников, и дней через пять всех шестерых в колодках под конвоем отправили в Москву. Правительствующий Сенат на основании указа, повелевавшего решать дела, до чести его величества касающиеся, в Тайной канцелярии, 18 октября 1722 года препроводил туда и колодников за крепким караулом, и бригадирское донесение.

На другой же день члена тайного судилища сняли с каждого «преступника» порознь самые подробные допросы. Из показаний допрашиваемых, дополнявшихся одно другим, мы узнали те подробности, которые привели выше. Каждый из подсудимых рассказал сперва о собственной жизни, затем объяснил, при каких обстоятельствах легли они спать за три дня до Покрова (27 сентября) в школе Лысого, как шла у них вечерняя беседа, потом утренняя перебранка и, наконец, кто и где был арестован.

Главный преступник Нечитайло покаялся во всем с первого же допроса, не выжидая пытки, которая грозила ему неминуемо, если бы он вздумал запираться.

– Что показали на меня расспросами Григорий Митрофанов, Кривецкий и старец Иона, – винился Лукьян, – и в том я перед его императорским величеством приношу вину свою, что его императорское величество я бранил скаредной бранью таким случаем, как они показывают… А отвечал ли я что на слова Ионы и Григория, не помню, для того, что я был пьян. И слова те про его императорское величество говорил я сущее в пьянстве и беспамятстве. Мысли же у меня о его императорском величестве напредь сего никогда не бывало, и других таковых, согласных себе в тех словах, никого не знаю.

Что касается до слушателей Лукьяновых слов, то Никита с Киприаном также сослались на то, что были весьма пьяны и ничего не слыхали. Затем утреннюю перебранку и драку свою с Григорием всячески старались представить в более смягченном виде. Таким образом, и тот и другой запирались в угрозах «бить Григория розгами и коем, и выгнать его из школы». Также Киприан, вопреки доносу, утверждал, что не бил его по щеке, а двинул в грудь да по шее, и то не ради того, чтоб тот не доносил на Лукьяна, но по следующему обстоятельству: