слабые. У них хватило силы на страдание, на жертвоприношение.

Казалось, сказанное воодушевило ее. Она положила на землю нож, села перед ним, скрестив ноги, и жестом пригласила Натана сделать то же самое.

– Возьми этот нож, – велела она, – и пронзи им мое сердце.

Натан отшатнулся, но она схватила его за запястье.

– Возьми нож!

Он медлил, и тогда Дашини вложила нож в его ладонь. Натан хотел выбросить его, но она обернула его пальцы вокруг рукояти и не отпускала. Она была сильнее. Нож завибрировал в костях его пальцев, словно что-то в нем почуяв.

– Я хочу, чтобы ты меня убил, Натан. Сейчас.

– Нет!

Дашини заставила его приставить острие ножа к своей грудной клетке.

– Почему? Ведь ты убил мою мать, когда он тебя попросил, верно?

В углах Натановых глаз навернулись слезы. Он затряс головой:

– Это была книга! Это она меня заставила!

– Я знаю. Так пускай теперь она заставит тебя убить меня.

Натан не мог понять, что происходит. Дашини прижала острие еще сильнее, так что оно проткнуло ткань ее платья.

– Когда ты убил мою мать, это произошло потому, что она сама этого захотела. Она хотела, чтобы ее сила перешла ко мне, потому что есть вещи, которые я могу сделать, а она никогда не могла. Она была жертвой, создавшей меня. Твой отец был жертвой, создавшей тебя. Ну, можешь ты меня убить?

Натан сосредоточился, поискал Искру, но медальон не позволял. Книга не позволяла. Особняк не позволял. Если бы он нашел ее, то не стал бы убивать Дашини, а использовал бы Искру, чтобы разжать руку и выпустить нож.

Лицо Дашини исказилось гримасой: острие ножа дошло до кожи. Она тянула к себе его руку, втискивала нож в свое тело с такой силой, что Натан не был уверен, что сможет долго сопротивляться. Если бы он сейчас нажал, нож в одно мгновение оказался бы в ее сердце.

Хочет ли он нажать? Должен ли?

Затем Дашини отпустила его руку, и нож выпал на пол. Он лежал между ними, но их взгляды были направлены друг на друга.

– Я понимаю, ты не хочешь меня убивать. Но что, если это в твоих интересах – чтобы я была мертва? Иногда сила – это нечто, что ты должен взять, а иногда это нечто, что ты должен передать другим. И в том и в другом случае бывает трудно понять, что делать. Может быть, ты еще пожалеешь, что не воспользовался этой возможностью. А может быть, и нет. Откуда нам знать? Твой отец передал тебе свою силу по причинам, которые тебе неизвестны, и теперь ты должен решить, что с ней делать.

Дашини встала, отряхнула платье и повернулась.

– Одно можно сказать наверняка при любых обстоятельствах: если у нас недостаточно силы, мы всегда можем прибегнуть к помощи плоти Бога. – Она указала в глубь коридора. – Стоит нам только отыскать тело Бога, и мы сможем все! Господин спрятал его здесь, и поскольку твой отец так и не заявил на него свои права, здесь оно и осталось. Живая Грязь, мертвожизнь, палтусы – все это побочные действия исходящей от него силы. Это, конечно, перегиб – ни тебе, ни мне не совладать с таким количеством, – но этого более чем достаточно, чтобы мы смогли выбраться отсюда… Ну ладно, хватит болтать! У нас пополнение.

В конце туннеля, пригибаясь к земле, появились два силуэта, и они приближались.

LXXXV

Жаберники двигались к ним – худые и гибкие, словно угри, с голой блестящей кожей. Натан отступил назад, но слишком поздно: передний уже учуял его запах. Щели на его лице вздыбились и задергались, глазные прорези закрылись полностью, шея вытянулась и напряглась. Второй подошел к нему и протянул длинные пальцы к его спине, почти любовно пройдясь ими по выступающим бугоркам его спинного хребта. Склонившись друг к другу, они принялись шептаться, но гулкий туннель отражал даже самые незначительные звуки.

– Он будет драться!

– Верняк.

– Облом…

– Верняк!

Натан встал как вкопанный. У него сжалось в животе.

– Он нужен Господину.

– Вот пускай Господин его и забирает!

– Сперва он убьет нас.

– Верняк?

– Облом!

– Ну и что? Если Господин этого хочет, мы это сделаем.

– Маленькая мразь!

Они больше ничем не напоминали людей, эти жаберники, по крайней мере с первого взгляда (рыбоподобные, черные, гладкие, безлицые), однако в том, как они двигались, все еще оставалось нечто от тех мальчишек, которыми они были прежде, в том, как они взаимодействовали, в легких касаниях, которыми обменивались, – братских, подбадривающих. Натан медленно пошел по туннелю в их сторону. Дашини двинулась следом.

– Не подходи к ним слишком близко, плоть Бога совсем рядом, я не могу ничего гарантировать.

Натан ее не слушал.

– Вы помните меня? – спросил он жаберников.

Те не остановились. Передний поднял руку: на его ладони был начертан знак – то ли символ, то ли пиктограмма, – неярко светившийся почти в абсолютной темноте.

– Вы помните меня? Я Натан Тривз… Из трущоб.

– От его слов больно.

– Пусть он перестанет. Он ужасно воняет.

– Вы помните меня?

– Он перестанет, если я его задушу. Мои пальцы остановят слова в его глотке.

– Он перестанет.

– Верняк?

– Облом!

– Посмотрим.

Они бросились к нему, протягивая ищущие пальцы. Натан инстинктивно отшатнулся, наткнувшись на спешившую позади Дашини. Он упал, и они набросились на него.

– Зажми ему глотку!

– Перекрой воздух!

Дашини, на которую никто не обращал внимания, выпуталась из свалки и встала на колени.

– Натан, посторонись! Я не могу использовать пламя: я тебя обожгу!

– Не трогай их! – крикнул ей Натан.

Он хватался за пальцы, пытаясь их разжать. Кожа жаберников была скользкой, но кости под ней – крепкими и твердыми, а пальцы такими длинными, что без труда сходились позади его шеи, так что ему было нечем дышать.

– Теперь он умрет?

– Верняк! Верняк!

– Позволь мне их убить! Я знаю заклинание.

Но он не мог ей позволить. Где-то под этой кожей, за густым соленым запахом их пота, по краям этих тускло-черных радужных оболочек по-прежнему оставались щеки и подбородки тех мальчишек, с которыми он вместе ехал в повозке, детская сладость их запаха, наивность их взгляда, пускай даже они и были уличным отребьем. Их пальцы все крепче сжимались на его горле, и можно было не сомневаться в их намерениях: они желали ему смерти. Однако все это было работой Господина: как их плоть, так и их умы принадлежали ему. Они не могли желать ничего, помимо того, чего желал их Господин.

Поле зрения Натана заливала чернота;