– Не сомневаюсь, что она святая, – пробормотала Бернарда, – но лично я не хотела бы, чтобы она сидела рядом с моим Фермином. И, если позволите, тем более – с Даниэлито, простодушным как дитя.

– Не говорите глупостей, Бернарда. Мы ведь должны ее где-то посадить.

– Дело ваше, я-то уж знаю, что говорю.

По лестнице пара спускалась молча: впереди Даниэль, за ним Алисия. Внизу он поспешил открыть дверь подъезда и придержал ее, пропуская Алисию.

– Пекарня совсем рядом, на углу, – сообщил Даниэль очевидную вещь, поскольку вывеска кондитерской сияла в двух шагах от дома.

Едва молодые люди вошли, хозяйка пекарни воздела руки к небесам, выражая облегчение.

– Слава богу, я думала, ты уже не придешь и нам придется съесть торт самим. – Ее голос затих, когда она заметила с ним рядом Алисию. – Что вам угодно, сеньорита?

– Мы пришли вместе, спасибо, – ответила та.

От ее слов брови кондитерши взмыли чуть ли не до корней волос, а глаза наполнились ехидством, которым заразились и две ее помощницы, не преминувшие появиться за прилавком.

– Ай да Даниэль, – приторным тоном проворковала одна из них, – а ведь казался не от мира сего.

– Глория, закрой рот и принеси торт сеньора Семпере, – оборвала ее хозяйка, давая понять, что в этом заведении даже право злословить предоставляется согласно статусу в иерархии.

Вторая помощница с кошачьими повадками, кругленькая и упитанная, что выдавало чрезмерную склонность к булочкам и сливочному крему из ассортимента кондитерской, наблюдала за молодым человеком с удовольствием, наслаждаясь его смущением.

– Фелиса, тебе больше нечем заняться? – спросила хозяйка.

– Нет.

К тому моменту щеки Даниэля зардели, как спелая красная смородина, и он мечтал скорее унести ноги, с тортом или без него. Обе кондитерши продолжали обстреливать Алисию с Даниэлем взглядами, которыми можно было легко поджарить на лету пончики. Наконец появилась Глория с тортом, шедевром, достойным главного приза на ярмарке. Мастерицы втроем принялись упаковывать его, защищая архивольтами из картонных полос, а затем с предосторожностями поместили в большую розовую коробку.

– Взбитые сливки, земляника и много шоколада, – перечислила ингредиенты кондитерша. – Свечи я положу в коробку.

– Отец обожает шоколад, – сказал Даниэль, обращаясь к Алисии, словно ей требовались какие-нибудь пояснения.

– Осторожнее с шоколадом, Даниэль, от него бросает в жар, – произнесла зловредная Глория.

– И пробуждает пыл, – добавила Фелиса.

– Сколько с нас?

Алисия выступила вперед и положила на прилавок купюру в двадцать пять песет.

– Еще и платит… – пробормотала Глория.

Хозяйка пекарни неторопливо отсчитала сдачу до последней монеты, вручив ее Алисии. Даниэль схватил коробку с тортом и шагнул к двери.

– Привет Беа! – выпустила последнюю стрелу Глория.

Молодые люди вышли на улицу, провожаемые смехом кондитерш и вязкими взглядами, приклеившимися к ним, как моченые фрукты к пасхальному пирогу.

– Завтра вы прославитесь на весь квартал, – усмехнулся Даниэль.

– Надеюсь, я не навлекла на вас неприятности?

– Не волнуйтесь. Обычно в поисках неприятностей на свою голову я и сам отлично справляюсь. Не обращайте внимания на этих трех горгон. Фермин сказал бы, что пирожные им ударили в голову.

На сей раз у подножия лестницы Даниэль уступил дорогу Алисии. Он подождал, когда она преодолеет пролет, и лишь потом начал подниматься сам. Его явно смущала перспектива идти за ней вслед до второго этажа, любуясь ее бедрами с близкого расстояния.

Прибытие торта гости встретили аплодисментами и возгласами, вроде тех, какими обычно приветствуют грандиозную спортивную победу. Даниэль поднял коробку над головой, продемонстрировав ее почтенной публике, как заветную олимпийскую медаль, и отнес торт в кухню. Алисия заметила, что Беа отвела для нее место между Софией и маленьким Хулианом, сидевшим рядом с дедушкой. Она спокойно заняла свой стул, осознавая, что соперница исподволь наблюдает за ней. Даниэль, вернувшись с кухни, сел рядом с Беа на противоположном конце стола.

– Мне подавать суп или подождем Фермина? – спросила Бернарда.

– Похлебка не может ждать героев, – провозгласил дон Анаклето.

Как только Бернарда начала наполнять суповые тарелки, за дверью послышался грохот и звон тяжело приземлившейся стеклянной тары. Через несколько секунд в проеме возник торжествующий Фермин, державший в каждой руке по две бутылки шампанского, уцелевших чудом.

– Фермин, зачем вы притащили нам перебродившую шипучку? – возмутился дон Анаклето.

– Прошу ваши милости выплеснуть мерзкое пойло, оскверняющее бокалы, поскольку прибыла жемчужина виноделия, чтобы вы насладились дивным букетом напитка, отведав который даже цветы обмочились бы от восторга, – произнес Фермин.

– Фермин! – одернула его Бернарда. – Что за выражения!

– Но, бутончик левкоевый, ведь во всех отношениях писать с подветренной стороны так же естественно и приятно, как…

Говорливость и желание каламбурить пропали у Фермина мгновенно. Замерев, он смотрел на Алисию, словно встретился с призраком, явившимся из потустороннего мира. Даниэль схватил его под руку и усадил за стол.

– Итак, ужинать подано! – громко объявил сеньор Семпере, от которого тоже не ускользнуло замешательство Фермина.

За ужином воцарилась праздничная атмосфера, со смехом, остротами и звоном бокалов. И только Фермин, сжимавший в руке пустую ложку и не спускавший взгляда с Алисии, был нем как могила. Алисия притворялась, будто не замечает его назойливого внимания, но даже Беа вскоре почувствовала себя неуютно. Даниэль толкнул друга локтем и с нажимом тихо что-то сказал ему. Фермин через силу проглотил ложку супа. К счастью, хотя у консультанта по литературе фирмы «Семпере и сыновья» в присутствии Алисии отнялся язык, у дона Анаклето дар речи, напротив, окреп и набрал небывалую силу благодаря шампанскому. И вскоре сотрапезники профессора удостоились лекции о текущем положении дел в стране, прочитанную в свойственной ему манере.

Профессор считал себя духовным наследником и хранителем вечного огня экзистенциальных истин дона Мигеля де Унамуно[58], с которым его роднили отдаленное внешнее сходство и потомственная связь с Саламанкой. Оседлав любимого конька, он принялся рисовать перспективы апокалиптического толка, предрекая неизбежное погружение Иберийского полуострова в пучину низости и бесчестья. Обычно Фермин из спортивного интереса выступал его оппонентом и с удовольствием устраивал обструкции импровизированным проповедям и диспутам, отпуская ядовитые колкости в стиле: «Степень витийства в обществе обратно пропорциональна его интеллектуальной состоятельности: когда говорят ради красного словца, мало думают и еще меньше делают». Но на сей раз он был удручающе молчалив, поэтому профессор, не встречая достойного отпора и контраргументов, попытался расшевелить его: