— Я знаю, какую боль испытываешь ты сейчас. Саксы ранили нас обеих, ранили в самое сердце. Я, принцесса Иона из Айнис-Уэйта, объявляю тебя своей сестрой.

Она обняла трепещущую ирландку, поцеловала ее в щеку и оглянулась на Клиноха.

— Твой отец всего несколько дней как покоится в земле, Клинох, но вспомни: это ведь не далриадане убили его.

— Если бы ирландцы не изгнали пиктов с их земель…

— Ты бы не был сейчас королем и не стоял бы перед выбором, от которого зависит судьба внуков твоих внуков. Неужели ты вот так, запросто отбросишь возможность остановить войну между ними и праправнуками Килин? Сейчас, когда тебе дарована возможность построить мир? Укрепить границы против ваших с Далриадой общих врагов? Снять людей, которых не хватает на полях, с границы, которую не нужно будет больше охранять? У тебя ведь есть младшие сестры, верно?

Он кивнул с искаженным от страдания лицом.

— Неужели ты позволишь им вырасти, выйти замуж и смотреть, как их сыновья идут на войну, зная, что одно слово могло бы изменить все, и они отправились бы на север как желанные гости и дорогие друзья?

Глаза его предательски блестели.

— Ты что, хочешь, чтобы я забыл все зло, что нам причинили?

— Уж не думаешь ли ты, что я забыла убийство всей моей семьи? Судьба Седрика и всей его родни была сегодня в моих руках. Человека, который пил из черепа моего отца и смеялся.

Клинох зажмурился. И не он один.

— Клинох. — Иона с протянутой рукой шагнула к нему. — Я понимаю, какая боль терзает твое сердце. Но я ни за что не паду так же низко, как убийцы моей семьи. Такой радости я им никогда не доставлю. Моя душа слишком драгоценна, чтобы марать ее ненавистью и убийством. И, Клинох, не Скотти из Далриады причинили твоей семье, твоему народу самое большое зло. Прошу тебя, не забывай об этом и хорошенько подумай, прежде чем ты дашь здесь сегодня свой ответ, ибо от него зависит, не запятнаешь ли ты свою душу и души тех, кто ждет от тебя защиты.

Слезы не удержались-таки в его глазах и покатились по щекам. Он сглотнул, пытаясь взять себя в руки, — уже не мальчик, но еще не муж, поставленный перед необходимостью сурового, тяжелого для его юношеских плеч выбора. Он заглянул в глаза Ионе, в глаза Килин и Медройта, с шумом втянул в себя воздух и с усилием разомкнул губы.

— Мне не доставит радости навлекать на свой народ новую войну. Мне недостает твоих сил, Иона, приветствовать их как свою родню, но ради блага Стрэтклайда, ради блага моего народа я дам этому союзу шанс.

Иона обняла его, а Килин снова заморгала, силясь сдержать слезы.

В такой трогательной обстановке никто, даже самые ярые противники союза с ирландцами, не смогли выступить против него. Голосование прошло быстро. Ганхумара время от времени ревниво косилась на Килин, но на глазах всей Британии — и ее законного мужа — и она проголосовала за заключение союза. Подобный исход совершенно потряс Моргану: она ожидала, что в условиях военного времени ей по меньшей мере вынесут порицание, если не обвинят в измене. Собравшихся вновь обнесли подогретым вином, и снова кубок Арториусу поднесла Ковианна. Тост следовал за тостом, молодых поздравляли со свадьбой, статьи мирного договора обсуждались и принимались; в договор включили даже статью о создании в Далриаде христианской миссии.

Когда совет утряс последние детали, слово вновь взял Арториус.

— У нас остался еще один, последний вопрос повестки дня. Приведите сюда этого изменника Лайлокена.

Менестреля снова вытащили в центр зала.

— Ты имеешь сказать что-нибудь в свое оправдание, сакс?

Тот оторвал полный страха взгляд от пола.

— Меня заставил сделать все это демон! Демон в моей голове… он нашептывал мне разные секреты, он обещал отомстить ирландским мясникам, что убили мою жену и детей…

— Да он сошел с ума, — пробормотал кто-то.

Стирлинг, похолодев, смотрел на несчастного менестреля, жизнь которого пустил под откос оранжист из далекого будущего. Анцелотис тоже испытывал к нему жалость и отвращение сразу: он ведь тоже знал, каково жить с пришельцем в голове. Заглянуть в глаза Моргане они не решились. Она встала со своего места и, не спуская глаз с лица менестреля, шагнула в его сторону.

— Седрик Беннинг, — холодно произнесла она по-английски, отчего Стирлинг едва удержался, чтобы не ахнуть. — Что скажешь ты мне?

Голова менестреля резко дернулась назад, будто от удара невидимой руки. Лицо его исказилось от потрясения, которое почти сразу сменилось гримасой ненависти.

— Грязная ирландская сучка! Надо было свернуть тебе шею еще там, в лаборатории!

Она продолжала смотреть на него в упор, не произнося ни слова и не шевелясь.

Беннинг плюнул в нее; взгляд его был теперь полон такого безумия, что Стирлинга едва не стошнило.

— Мне жаль только, что я не успел отравить все до одного колодцы в Ирландии! — Беннинг дико расхохотался. — Возвращайся домой, МакИген, если сможешь. А если нет, знай: твое изгнание — последний подарочек от ольстерского оранжиста!

Стирлинг тоже встал бок о бок с Бренной.

— Как по-вашему, кто попросил ИРА и С.А.С. помешать вам?

Беннинг открыл рот, чтобы ответить что-то, но осекся под взглядом Стирлинга. Судя по выражению его лица, до него начало доходить, кто его предал, и осознание это лишало его последнего клочка почвы под ногами. В другое время, в другом месте затравленный взгляд Беннинга, возможно, и вызвал бы жалость. Однако всю свою жизнь Беннинг делал выбор в пользу ненависти и смерти, и эти злоба и жажда мести в конце концов лишили его рассудка. Стирлинг видел только один выход из этой ситуации — наверное, любой, оказавшись на его месте, сделал бы тот же выбор.

Негромко, но слышно в неуверенно перешептывавшейся зале Стирлинг произнес:

— От имени правительства и его величества короля Великобритании, я обвиняю вас, Седрик Беннинг, в терроризме и массовых убийствах. Если бы у меня имелось огнестрельное оружие, я бы приказал поставить вас к стенке и расстрелять — так ведь боевики оранжистов расправляются с предателями, да?

Беннинга начало трясти. Его дрожащие губы блестели от пота. То, с каким отвращением смотрели на него собравшиеся в зале короли, его не волновало, да он и не замечал этого, ибо взгляд его оставался прикован к лицу Стирлинга.

— Это, — Стирлинг обвел рукой совет, члены которого в потрясенном молчании смотрели на троих разговаривающих на незнакомом языке людей, — законный суд, которого вы, на мой взгляд, не заслуживаете. Если это согреет вашу душу, знайте, что убийством всего населения Дунадда вы, возможно, и добились того, чего хотели. Возможно, вы и изменили историю, уничтожив этим несколько миллиардов ни в чем не повинных людей. Мы, — он кивнул на Бренну МакИген, — не узнаем этого еще целый год, а может, не узнаем вообще. Но вы-то, Седрик Беннинг, этого не узнаете точно, потому что шанса узнать это у вас не будет. И да сжалится Господь над вашей душой, потому что мы этого не сделаем.