Откуда-то издалека доносились звуки сирен – это ехало подкрепление.

Томас-авеню была забита людьми, так же как и прилегающие к ней переулки. Вполне возможно, среди них было много зевак, но даже с этими зеваками двадцати пяти тысяч никак не набиралось.

Что же случилось с остальными студентами? И с преподавателями? И с сотрудниками?

Они погибли? Спаслись? Разошлись по домам еще до взрывов?

Йен не знал этого, но сомневался.

Он на это надеялся.

Но так не думал.

Ему хотелось узнать, сколько же всего окажется убитых.

Сама Томас-авеню сильно пострадала. Проезжая часть была вздыблена и перекорежена; разрушения коснулись многих прилегающих зданий.

Значит, Университет уже стал раскидывать свои щупальца.

Казалось, они простояли много часов, глядя на полыхающий кампус. А может быть, это действительно так и было. Эмерсон полностью потерял счет времени. Но с ним находились Элинор и все остальные, и ему было хорошо. А люди, которые погибли, – да бог с ними. Они заслужили того, чтобы…

Йен отбросил эту мысль и вновь почувствовал холод. Может быть, все еще не закончилось?

Нет. Закончилось. Он это знал. Он это чувствовал. И мысли его были вполне нормальными. Конечно, не чистыми, не добрыми, но нормальными.

Больше всего на свете ему хотелось поехать домой, лечь в кровать и проспать несколько дней подряд. Ведь сколько он уже не спит? Три дня? И вот теперь на него навалилась усталость. Йен прислонился к плечу Элинор.

– Пошли, – сказал он. – Поехали домой.

– А уже можно? – спросила Фэйт. – Разве мы не должны… спросить разрешения?

– Они знают, кто мы. И где нас найти. А сейчас они слишком заняты, чтобы думать еще и о нас. Подождем пару дней.

– А нас что, арестуют? – спросил Фарук.

Йен понял, что не знает ответа на этот вопрос. Хорроры обычно заканчивались именно на этом, на поражении сил Зла. О том, что происходило потом – обо всех последствиях и возникших проблемах, – никогда не писали. Он считал, что они свободны. Ведь все видели то же, что и они, – а в течение следующих нескольких дней станут известны новые жуткие подробности. Но с технической точки зрения они совершили поджог и акт терроризма, так что их могли привлечь за те разрушения, которые стали результатом их действий.

Эмерсон улыбнулся, подумав о том, как будет выглядеть суд, если город или штат решатся выдвинуть против них обвинения.

Об этом можно будет написать отдельный роман.

– Не волнуйся, – ответил он Фаруку. – Тебя не арестуют. С тобой все будет в порядке. Иди домой и ложись спать.

– Мне надо, чтобы кто-нибудь подбросил меня. Моя машина осталась где-то там, – сказал Бакли, посмотрев на Элинор. – Как вы?

– Ну конечно. Еще кого-нибудь подвезти?

– Я развезу всех остальных, – предложил Кит.

Йен зевнул, кивнул и напряг свои уставшие ноги.

– Не исчезайте, ребята. Было классно.

Они с Бакли прошли вслед за Элинор вдоль фургона с телевизионной группой. Справа находилась группа преступников в наручниках; все они лежали на земле, кричали и извивались, по-видимому, испытывая физические страдания от смерти Университета. Ближе всех к ним оказался Брант Килер, обгоревший, весь покрытый кровью, страдающий от боли, но все равно пытающийся сесть.

Увидев их, он ухмыльнулся.

– Брант, – предположил Бакли.

Йен кивнул.

Он посмотрел на студента. Парень не был простой жертвой, он был частью всей проблемы. Университет скармливал ему ненависть и предрассудки, и в то же время черпал в нем свои силы. Своеобразный симбиоз – правда, непонятно было, сам ли Килер выбрал этот Университет, потому что был таким, как есть, или это Университет выбрал его по той же причине. Было ясно лишь, что не Брея сделала его таким. Где бы ни учился, другим он не был бы.

Брант встал на колени, а потом выпрямился на дрожащих ногах и обгоревшей, закованной в наручники рукой ткнул в Элинор.

– Хотел бы я трахнуть твою жену прямо здесь, – сказал он.

Йен подошел к нему и нанес сильный удар в солнечное сплетение. Сосунок свалился, Эмерсон отошел в сторону, а Бакли ударил его в промежность.

– Ты в любом случае был никудышным студентом, несчастный кусок дерьма, – сказал он с ухмылкой. – Я собирался поставить тебе «F». – Посмотрел на Йена, глубоко вздохнул, взглянул через улицу на руины Университета и заявил: – А я классно себя чувствую. Действительно классно.

– Я тоже, – признался Йен.

Обнявшись, они направились к машине Элинор.

Вещи Элинор вернулись в его шкаф. Йен заметил это на следующее утро или, скорее, на следующий день, когда проснулся. Он ничего не сказал по этому поводу, но появление ее вещей больше, чем что-либо другое, сказало ему о том, что мир пришел в норму и жизнь вошла в свою обычную колею.

– Я люблю тебя, – сказал он ей, когда нашел ее перед телевизором в гостиной.

Элинор встала, обняла и поцеловала его.

– Я тебя тоже люблю.

В следующие три дня его непрерывно допрашивали. Полиция, ФБР, психологи, адвокаты. Одного, с Элинор, с другими преподавателями, в присутствии Джима, Фэйт, Бакли и Фарука. В прессе и на телевидении обсуждали всевозможные теории: массовый психоз, отравление химическими веществами, даже групповое насилие.

Групповое насилие?

Неужели это оно разрушило стены Нельсон-холла? Неужели это оно превратило сотни, а может быть, тысячи студентов в психопатов? Неужели это оно убило президента и посадило труп в кабинете? Неужели это оно… совершило все это?

Правда, сейчас любые вещественные доказательства исчезли, взорвались, сгорели. Все улики уничтожил пожар. Остались лишь показания свидетелей, в которых описывалось произошедшее.

Психологи постоянно рассказывали Эмерсону о последствиях посттравматического шока и объясняли, какие фокусы тот может выкидывать с памятью.

Полиция знала правду, так же как и администрация города, но с прессой они не общались, вели себя ниже травы и тише воды, а Йен размышлял о прошлых конспирологических теориях.

Летающие тарелки.

Смерь Джей Эф Кей[93].

Он никогда с ходу не отбрасывал никаких теорий, пусть даже самых диких, но теперь, вероятно, будет выслушивать аргументы более внимательно. Силы, замешанные во всем этом, в том, что касалось интерпретации фактов и подготовки объяснений, нацеленных на сокрытие истинного положения вещей, были намного влиятельнее, чем Йен мог себе представить. И делалось это не с помощью каких-то идеально разработанных и всеобъемлющих заговоров, а путем элементарного следования мейнстриму, тем обывательским рассуждениям, которые способны разрушить все, что не соответствует простой житейской мудрости.