* * *

– Но если Гординиус очнулся, то как там дела у Анте? – встрепенулся Дахху.

Принц пожал плечами:

– До сих пор в коконе.

– Представляю, как он будет негодовать, когда узнает, что проснулся последним… – цокнула языком я.

Кадия же, забравшаяся на старый городской колодец, а с него – на крышу бывшей лавки, крикнула оттуда:

– У меня плохие новости! Каннибалы возвращаются, причем с подкреплением. Их много, и они приближаются с трех сторон. Ненавижу оборону, но нам определенно нужно укрытие.

Мы с сомнением огляделись. Развалины вокруг выглядели крайне удручающе. Вдруг Гординиус, до этого момента так и лежавший на песке, забился в своих путах, будто рыбка. Я выдернула кляп.

– Канализация! – просипел альбинос. – Видите колодец? Прыгайте внутрь! Там можно спрятаться и запереться.

– Только если ты – первый, – я сощурилась.

– Да с удовольствием! – рассерженно рявкнул Гординиус, мотнув белой челкой. – Я видел, как едят каннибалы, Тинави, и, знаешь, зрелище отвратительное. Вы полные идиоты, что притащились в Мудру, но раз уж вы здесь, более того, раз меня прихватили – давайте выживать!

«Давайте выживать» – не худший лозунг в наших условиях.

Кадия и Дахху заглянули в колодец и выяснили, что в его стенах вставлены скобы для спуска и подъема. Оставалась одна проблема – единорог.

– Черт, – ругнулся Лиссай, потрепав Сиптаха по гриве. – Ты сможешь сам вернуться домой, дружище?

– Вы предлагаете ему проскакать почти тысячу миль в одиночку? – побледнела я, подразумевая, что это очень плохая идея.

– Бег и чудеса – его специальность. – Принц развел рукам:. – Это же королевский единорог, в конце концов.

Сиптах издал разочарованное ржание, которое можно было истолковать как «м-да-а-а, а я ведь подозревал, что прогулка с подвохом!», потом как-то очень по-человечески и ободряюще ткнулся мне в шею: «не грусти, девица, он прав!» – и, обдав Лиссая профилактическим холодком напоследок, стрелой рванул по улице прочь.

Все время, пока мы спускались в колодец, Дахху по собственному почину читал нам лекцию о живучести, мудрости и магических свойствах единорогов. И в кои-то веки никто и не думал его перебивать, наоборот, все откровенно радовались и чувствовали, как потихонечку растворяются тяжеленные булыжники на душе.

На дне колодца оказался тоннель, такой же смальтово-стеклянный, как и все в Мудре. Мы стояли в кругу света, проникающего сверху, а все остальное тонуло в темноте. Снаружи нарастали крики и топот приближающихся каннибалов.

Гординиус Сай шагнул к стене. Там, еле заметная из-за древности, была изображена белоснежная семиконечная звезда – символ Срединного государства. Альбинос с нажимом провел пальцами по ее контурам, и в стене, помедлив, что-то защелкало. Рисунок вдавился внутрь, и в тоннеле стало неспешно темнеть: высоко над нами стягивались стеклянные лепестки, закрывавшие колодец от внешнего мира.

Вскоре нас поглотила абсолютная чернота…

– А фонарей ни у кого нет, да? – тоскливо протянул Дахху.

Гординиус Сай, услышав это, драматически расхохотался.

– Я выпью крови и подсвечу, – решила я, но меня опередил Лиссай.

Оказалось, что принц уже сел на пол, скрестив ноги. Он сложил руки перед грудью: одна сверху, ладонь смотрит вниз, другая снизу – ладонь вверх, – и по мере того как Ищущий разводил их, между ними появлялось все больше и больше света, в конце концов оформившегося в шар.

– Откуда вы знаете про механизм в колодце? – спросил Лиссай Гординиуса.

И как-то все мы поняли, что сейчас у нас по расписанию допрос. Сели послушным кружочком, даже господин Сай не отставал.

Альбинос пожал плечами:

– Я работаю в Мудре последние годы.

– Да ты трудяга, Горди! – восхитилась Кадия. – И в Мудре работаешь. И в Иджикаяне. И на госпожу Тишь.

Колдун поморщился:

– Я на нее не работаю, Кад.

– А как же тогда охарактеризовать ваши отношения?

– Да чтоб я знал, – устало огрызнулся Гординиус.

Вообще, было видно, что он очень, очень устал.

Какая-то обреченная серость затягивала его худое лицо, светлый хвостик волос совсем спутался, напоминая мертвую ласку, а жреческий балахон, оставшийся еще с ритуала в Призрачной Роще, помялся и местами порвался. Горди прикрыл прозрачно-льдистые глаза, будто пытаясь заставить нас всех исчезнуть.

И я вдруг с пронзительной ясностью вспомнила, как мы раньше дружили.

Как смешной и нахальный альбинос приезжал в коттедж магистра Орлина на выходные. Как валялся с нами в библиотеке, располагавшейся на верхнем этаже, самоуверенно и томно зачитывал нам сумрачные стихи, и мы с Кадией тихонечко млели, а Дахху изо всех сил пытался тактично промолчать и не сказать Гординиусу, что тот ставит неправильное ударение в строчке «асимметрия наших душ»… Но потом все-таки сказал, и Горди нарочито-оскорбленно запустил в него простеньким заклинанием, и в итоге все это превратилось в магическую дуэль на заднем дворе, а потом мы гуляли всю ночь по Смаховому лесу, и смеялись, и смотрели за цветением флиборантов, и чувствовали себя четверкой супергероев, которые обязательно станут Шептуном, Военной, Лекарем и Магистром Тайн.

Куда же оно все уходит.

Как быстро. Как далеко.

Будто подслушав мои мысли, Гординиус открыл глаза. Внимательно посмотрел на меня. На Кадию. На Дахху. На мгновение в тоннеле повеяло атмосферой той вольной и вдохновенной жизни у магистра Орлина…

– Давайте я расскажу все по порядку, – вздохнул Гординиус Сай.

Гординиус считал, что уж кому-кому, а ему в жизни не повезло по полной программе.

Началось все паршиво – детским домом, а закончилось вообще пустыней. В середину впихнулись годы, проведенные в Башне Магов – сияющие, полные надежд на будущее, а потому особенно горькие в ретроспективе.

В детстве Гординиус был очень пробивным. Он знал: если такой, как он, хочет чего-то достигнуть, то придется впахивать втройне. И не гнушаться некоторых не вполне добродетельных методов. А еще – выправлять самооценку, чтобы любовью к себе от него шибало за версту.

Потому что стойкое ощущение собственной ничтожности только в сказках вознаграждается сторицей. В жизни все по-другому. Если ты в себя не поверишь, то остальные тем более не станут. Делать им нечего, ага.

Когда Гординиус поступил в Башню Магов, он расслабился: решил, что теперь все точно пойдет как надо. Парень планировал стать Шептуном – Лесной департамент привлекал его своей однозначной положительностью. Горди думал: будущая должность, преисполненная благости, как бы сразу смоет все его предыдущие невзгоды и грешки. А что может быть лучше, чем из плохого стать хорошим?