У историка Тацита есть некоторые, характерные для него, проницательные и циничные высказывания об этом процессе латинизации, или романизации, как сейчас его часто называют. Эти суждения содержатся в краткой биографии его тестя Юлия Агриколы, служившего весьма длительный срок, с 77 по 85 г., наместником Британии. В основном Тацит описывает успешные военные операции Агриколы в провинции, расширение римской власти на север, в Каледонию (Шотландию) и повествует о том, как, завидуя Агриколе, император Домициан лишил его заслуженных почестей и славы. Эта биография является в такой же мере критикой авторитарной власти, как и панегириком выдающегося родственника Тацита: главная мысль состоит в том, что имперский режим не оставил места традиционным римским добродетелям и воинской доблести. Иногда, правда, Тацит обращается к гражданским аспектам правления Агриколы в провинции.

Некоторые сюжеты довольно рутинны и выглядели бы вполне уместно в письмах Плиния, который был близким знакомым Тацита (оба вращались в литературных кругах Рима в начале II в.). Тацит весьма хвалит Агриколу за то, что он обуздал и свою домашнюю челядь, что «для многих не менее трудно, чем править провинцией».[93] Он также разобрался с некоторыми злоупотреблениями армии при проведении реквизиций и вкладывал средства в развитие городов Британии, строительство новых храмов и общественных зданий в римском стиле. Стоит обратить внимание, что у Агриколы имелась также своя политика в области образования в провинции: он добился, чтобы дети высокопоставленных представителей провинции обучались «свободным искусствам» и латыни. И вскоре, по словам Тацита, бритты начали наряжаться в тоги и делать первые шаги на пути к соблазнам и порокам цивилизации, соблазненные портиками, банями и пирами. Он суммирует этот процесс в емкой фразе: «То, что было ступенью к дальнейшему порабощению, именовалось ими, неискушенными и простодушными, образованностью и просвещенностью» («Humanitas vocabatur, cum pars servitutis esset»). Эта работа оказала огромное влияние на современные попытки понять, как работала Римская империя.

С одной стороны, это самый глубокий имеющийся анализ того, как осуществлялось римское правление в западной части империи (но не в восточной – никакой наместник из Рима не мог помышлять о таком ознакомлении греков с «просвещенностью»). Сколь бы снобистски ни описывал Тацит наивное невежество бедных провинциалов, которые не оставили письменных свидетельств собственного видения этих преобразований, как бы ни иронизировал над притязаниями варваров на изысканность, он ясно представлял себе связь между культурой и властью и понимал, что бритты, становясь римлянами, проделывают за оккупантов их работу. Но, с другой стороны, описания Тацита создают не вполне верное впечатление о реальных событиях.

Для начала, если Агрикола действительно поощрял организованную программу образования, как это описано у Тацита, внедряя римские нормы и обычаи в верхних эшелонах британского общества, то, насколько мы знаем, он был единственным наместником провинции, который этим озаботился. Обычно романизация не насаждалась сверху. В значительно большей степени это было добровольным выбором провинциальной элиты в пользу римской культуры, инициатива шла снизу. Тацит бы, несомненно, возразил, что, учитывая дисбаланс военных и политических сил с огромным преимуществом в пользу Рима, это был далеко не свободный выбор. Это правда. Однако на практическом, каждодневном уровне относительно зажиточное городское население провинций стало проводником своей собственной романизации, а не объектом организованной римской кампании культурного перепрограммирования или «цивилизационной миссии».

Археологические данные дают ясно понять, что население провинций выбрало новые римские формы и обычаи во всем – от архитектуры и планирования городов до посуды и кухонных принадлежностей, тканей, еды и напитков. Несколько дорогих римских предметов были найдены в раскопках британских захоронений еще до римского завоевания 43 г. И еще в начале I в. до н. э. тот же греческий посетитель Галлии, который был потрясен находкой вражеских голов, прибитых у входа в хижины, заметил, что, хотя Цезарь упоминал о неприязни местных жителей к винограду, богатые местные жители уже начали потреблять привозное вино, оставив потребление традиционного галльского пива менее обеспеченным слоям. К началу II в. в римском Колчестере пивных было меньше, чем винных погребков: об этом свидетельствуют сохранившиеся фрагменты сосудов, использовавшихся для транспортировки и хранения вина. Впервые на территории современной Франции начали производить вино лучшее, чем в самой Италии: так римская традиция прижилась и дает мощные всходы по сей день.

Здесь сошлось несколько причин. С одной стороны, власть Рима сделала римскую культуру предметом желания и подражания; с другой стороны, традиционная открытость Рима всячески приветствовала тех, кто хотел «жить по-римски», и, конечно же, эти устремления отвечали интересам римской власти. В наибольшей степени выиграли от этого (или стали жертвами, как это видел Тацит) богатые. Но они были не единственными, кто обрел римскую идентичность.

Другой удивительный путь приобщения к римской культуре обнаруживается при изучении гончарных изделий Южной Галлии, где во время бума I–II вв. производились в промышленных масштабах некоторые виды характерной «римской» блестящей терракотовой посуды. Имена многих гончаров сохранились в перечнях и списках, найденных на месте мастерских. Еще продолжаются дискуссии, как их читать, но очевидно, что это сочетание характерных латинских имен (Верекунд, Иукунд) и кельтских (Петрекус, Матугенос). При этом на самих изделиях керамики ставили «римские» псевдонимы: Петрекус именовался Квартом, Матугенос – Феликсом. Конечно, здесь мог быть чисто коммерческий подход: покупатели керамики в римском стиле, изготовленной в Южной Галлии, предпочли бы изделия гончаров с римскими именами. Но возможно также, что эти успешные, но малоизвестные мастера и сами хотели себя считать хотя бы частично римлянами и принять некую версию «римскости».

Версия здесь уместное слово. Еще один недостаток анализа Тацита заключается в том, что он противопоставляет местную и римскую культуру как две крайности, а на самом деле имелась сложная шкала «римскости». Например, Тогидубнус, новый римский гражданин, приобщившийся к вину, находился гораздо выше по этой шкале, чем гончар Петрекус, который ставил латинское прозвище на своих изделиях, но в остальном оставался, безусловно, кельтом. Фактически взаимоотношения между римской культурой и другими культурами в империи поражают разнообразием гибридных форм римской (а иногда и не римской) культуры, которые получались в результате. На просторах римского мира возникали самые разные культурные сплавы в результате местных стараний принять римскую власть, примириться с ней или противостоять ей.

93. Портрет Траяна в облике фараона в храме Хатхор в Дендере, Египет. В какой мере это римское или египетское произведение, зависит от взгляда зрителя: это Траян, ассимилированный египетской культурой, или римлянин, помещенный в традиционный контекст провинции, но остающийся собой?