Торговец не кончил фразы, потому что Сайкс с отвратительнымпроклятьем опрокинул стол и, вырвав у него шляпу, выбежал из дому.

Под влиянием все той же странной прихоти и колебаний,которые весь день владели им вопреки его воле, убийца, убедившись, что его непреследуют и, по всей вероятности, приняли за угрюмого и пьяного парня,повернул обратно в город и, сторонясь от фонарей кареты, стоявшей передмаленькой почтовой конторой, хотел пройти мимо, но узнал почтовую карету изЛондона. Он почти угадывал, что за этим последует, но перешел дорогу и сталприслушиваться.

У двери стоял кондуктор в ожидании почтовой сумки. В этуминуту к нему подошел человек в форме лесничего, и тот вручил ему корзинку,которую поднял с мостовой.

— Это для вашей семьи, — сказал кондуктор. —Эй, вы, там, пошевеливайтесь! Будь проклята эта сумка, и вчера она была неготова. Так, знаете ли, не годится!

— Что нового в городе, Бен? — спросил лесничий,отступая к ставням, чтобы удобнее было любоваться лошадьми.

— Ничего как будто не слышал, — ответил тот,надевая перчатки. — Цена на хлеб немного поднялась. Слыхал, что толковалио каком-то убийстве в Спителфилдсе, но не очень-то я этому верю.

— Нет, это правда, — сказал джентльмен, сидевший вкарете и выглядывавший из окна. — И вдобавок — Зверское убийство.

— Вот как, сэр! — отозвался кондуктор,притронувшись к шляпе. — Кого убили, сэр: мужчину или женщину?

— Женщину, — ответил джентльмен. — Полагают…

— Эй, Бен! — нетерпеливо крикнул кучер.

— Будь проклята эта сумка! — воскликнулкондуктор. — Заснули вы там, что ли?

— Иду! — крикнул, выбегая, заведующий конторой.

— Иду! — проворчал кондуктор. — Идет так же,как та молодая и богатая женщина, которая собирается в меня влюбиться, да незнаю когда. Ну, давайте! Готово!

Весело затрубил рог, и карета уехала. Сайкс продолжал стоятьна улице; казалось, его не взволновала только что услышанная весть, нетревожило ни одно сильное чувство, кроме колебаний, куда идти. Наконец, онснова повернул назад и пошел по дороге, ведущей из Хэтфилда в Сент-Элбанс.

Он шел упрямо вперед. Но, оставив позади город и очутившисьна безлюдной и темной дороге, он почувствовал, как подкрадываются к нему страхи ужас, проникая до сокровенных его глубин. Все, что находилось впереди —реальный предмет или тень, что-то неподвижное или движущееся, —превращалось в чудовищные образы, но эти страхи были ничто по сравнению с непокидавшим его чувством, будто за ним по пятам идет призрачная фигура, которуюон видел этим утром. Он мог проследить ее тень во мраке, точно восстановитьочертания и видеть, как непреклонно и торжественно шествует она. Он слышалшелест ее одежды в листве, и каждое дыхание ветра приносило ее последний тихийстон. Если он останавливался, останавливалась и она. Если он бежал, онаследовала за ним, — не бежала, что было бы для него облегчением, нодвигалась, как труп, наделенный какой-то механической жизнью и гонимый ровным,унылым ветром, не усиливавшимся и не стихавшим.

Иногда он поворачивался с отчаянным решением отогнатьпривидение, даже если б один его взгляд принес смерть; но волосы поднимались унего дыбом и кровь стыла в жилах, потому что оно поворачивалось вместе с ним иоставалось у него за спиной. Утром он удерживал его перед собой, но теперь онобыло за спиной — всегда. Он прислонился к насыпи и чувствовал, что оно выситсянад ним, вырисовываясь на фоне холодного ночного неба. Он растянулся на дороге— лег на спину. Оно стояло над его головой, безмолвное, прямое и неподвижное —живой памятник с эпитафией, начертанной кровью.

Пусть никто не говорит об убийцах, ускользнувших отправосудия, и не высказывает догадку, что провидение, должно быть, спит. Однанескончаемая минута этого мучительного страха стоила десятка насильственныхсмертей.

В поле, где он проходил, был сарай, который мог служитьпристанищем на ночь. Перед дверью росли три высоких тополя, отчего внутри былоочень темно, и ветер жалобно завывал в ветвях. Он не мог идти дальше, пока нерассветет, и здесь он улегся у самой стены, чтобы подвергнуться новой пытке.

Ибо теперь видение предстало перед ним такое же неотвязное,но еще более страшное, чем то, от которого он спасся. Эти широко раскрытыеглаза, такие тусклые и такие остекленевшие, что ему легче было бы их видеть,чем о них думать, появились во мраке; свет был в них, но они не освещалиничего. Только два глаза, но они были всюду. Если он смыкал веки, перед нимвозникала комната со всеми хорошо знакомыми предметами — конечно, об иных он быне вспомнил, если бы восстанавливал обстановку по памяти, — каждая вещь насвоем привычном месте. И труп был на своем месте и глаза, какими он их видел,когда бесшумно уходил.

Он вскочил и побежал в поле. Фигура была у него за спиной.Он вернулся в сарай и снова съежился там. Глаза появились раньше, чем он успеллечь.

И здесь он остался, охваченный таким ужасом, какой никомубыл неведом, дрожа всем телом и обливаясь холодным потом, как вдруг ночнойветер донес издалека крики и гул голосов, испуганных и встревоженных.Человеческий голос, прозвучавший в этом уединенном месте, пусть даже возвещая окакой-то беде, принес ему облегчение. Сознание грозящей опасности заставилоСайкса обрести новые силы, и, вскочив на ноги, он выбежал из сарая.

Казалось, широко раскинувшееся небо было в огне. Поднимаясьвверх с дождем искр и перекатываясь один через другой, вырывались языкипламени, освещая окрестности на много миль и гоня облака дыма в ту сторону, гдеон стоял. Рев стал громче, так как новые голоса подхватили вопль, и он мограсслышать крики: «Пожар!» — сливавшиеся с набатом, грохотом от падениякаких-то тяжестей и треском огня, когда языки обвивались вокруг какого-нибудьнового препятствия и вздымались вверх, словно подкрепленные пищей. Пока онсмотрел, шум усилился. Там были люди — мужчины и женщины, — свет,суматоха. Для него это была как будто новая жизнь. Он рванулся вперед —напрямик, опрометью, мчась сквозь вересковые заросли и кусты и перескакиваячерез изгороди и заборы так же неудержимо, как его собака, которая несласьвпереди с громким и звонким лаем.

Он добежал. Метались полуодетые фигуры: одни старалисьвывести из конюшен испуганных лошадей, другие гнали скот со двора и изнадворных построек, тащили пожитки из горящего дома под градом сыпавшихся искри раскаленных докрасна балок. Сквозь отверстия, где час назад были двери иокна, виднелось бушующее море огня; стены качались и падали в пылающий колодец;расплавленный свинец и железо, добела раскаленные, лились потоком на землю.Визжали женщины и дети, а мужчины подбадривали друг друга громкими криками.Лязг пожарных насосов, свист и шипение струи, падавшей на горящее дерево,сливались в оглушительный рев.