— Нет ли… — запинаясь, спросил Монкс, — нетли какого-нибудь компромисса?

— Никакого.

Монкс с тревогой посмотрел на старого джентльмена, но, непрочтя на его лице ничего, кроме суровости и решимости, вошел в комнату и,пожав плечами, сел.

— Заприте дверь снаружи, — сказал мистер Браунлоуслугам, — и войдите, когда я позвоню.

Те повиновались, и они остались вдвоем.

— Недурное обращение, сэр, — сказал Монкс, снимаяшляпу и плащ, — со стороны старейшего друга моего отца.

— Именно потому, что я был старейшим другом вашегоотца, молодой человек! — отвечал мистер Браунлоу. — Именно потому,что надежды и желания юных и счастливых лет были связаны с ним и тем прекраснымсозданием, родным ему по крови, которое в юности отошло к богу и оставило меняздесь печальным и одиноким; именно потому, что он, еще мальчиком, стоял наколенях рядом со мной у смертного ложа единственной своей сестры в то утро,когда — на это не было воли божьей — она должна была стать моей молодой женой;именно потому, что мое омертвевшее сердце льнуло к нему с того дня и вплоть доего смерти во время всех его испытаний и заблуждений; именно потому, что сердцемое полно старых воспоминаний и привязанностей, и даже при виде вас у менявозникают былые мысли о нем; именно потому-то я и расположен отнестись к ваммягко теперь… Да, Эдуард Лифорд, даже теперь… И я краснею за вас, недостойногоносить это имя!

— А причем тут мое имя? — спросил тот, до сих пормолча, с хмурым недоумением наблюдавший волнение своего собеседника. — Чтодля меня имя?

— Ничто, — ответил мистер Браунлоу, — для васничто. Но его носила она, и даже теперь, по прошествии стольких лет, оновозвращает мне, старику, жар и трепет, охватывавшие меня, стоило мне лишьуслышать Это имя. Я очень рад, что вы его переменили… очень рад.

— Все это превосходно, — сказал Монкс (сохранимприсвоенное им себе имя) после долгой паузы, в течение которой он ерзал настуле, с угрюмым и вызывающим видом поглядывая на мистера Браунлоу, тихосидевшего заслонив лицо рукой. — Но чего вы от меня хотите?

— У вас есть брат, — очнувшись, сказал мистерБраунлоу, — брат… И достаточно было шепотом сказать вам на ухо его имя,когда я шел за вами по улице, чтобы заставить вас последовать за мной сюда внедоумении и тревоге.

— У меня нет брата, — возразил Монкс. — Вызнаете, что я был единственным ребенком. Зачем вы толкуете мне о брате? Вы этознаете не хуже, чем я.

— Выслушайте то, что знаю я и чего можете не знатьвы, — сказал Браунлоу. — Скоро я сумею вас заинтересовать. Я знаю,что единственным и чудовищным плодом этого злосчастного брака, к которомупринудили вашего отца, совсем еще юного, семейная гордость и корыстное,черствое тщеславие, — были вы!..

— Я равнодушен к резким выражениям, — сязвительным смехом перебил Монкс. — Факт вам известен, и для меня этогодостаточно.

— Но я знаю также, — продолжал старыйджентльмен, — о медленной пытке, о долгих терзаниях, вызванных этимнеудачным союзом. Я знаю, как томительно и бесцельно влачила эта несчастнаячета свою тяжелую цепь сквозь жизнь, отравленную для обоих. Я знаю, какхолодные, формальные отношения сменились явным издевательством, как равнодушиеуступило место неприязни, неприязнь — ненависти, а ненависть — отвращению,пока, наконец, они не разорвали гремящей цепи. И, разойдясь в разные стороны,каждый унес с собой обрывок постылой цепи, звенья которой не могло сломатьничто, кроме смерти, чтобы в новом окружении скрывать их под личиной веселости,на какую только ваши родители были способны. Вашей матери это удалось: оназабыла быстро; но в течение многих лет звенья ржавели и разъедали сердце вашегоотца.

— Да, они разошлись, — сказал Монкс. — Ну такчто же?

— Когда прошло некоторое время после их разрыва, —отвечал мистер Браунлоу, — и ваша мать, отдавшись всецело суетной жизни наконтиненте, совершенно забыла своего молодого мужа, который остался на родинебез всяких надежд на будущее, — у него появились новые друзья. Этообстоятельство вам во всяком случае известно.

— Нет, неизвестно, — сказал Монкс, отводя взгляд ипостукивая ногой по полу, как бы решившись отрицать все. — Неизвестно.

— Ваш вид, не менее чем ваши поступки, убеждает меня втом, что вы об этом никогда не забывали и всегда думали с горечью, —возразил мистер Браунлоу. — Я говорю о том, что случилось пятнадцать летназад, когда вам было не больше одиннадцати лет, а вашему отцу только тридцатьодин год, ибо, повторяю, он был совсем юным, когда его отец приказал емужениться. Должен ли я возвращаться к тем событиям, которые бросают тень напамять вашего родителя, или же вы избавите меня от этого и откроете мне правду?

— Мне нечего открывать, — возразил Монкс. —Можете говорить, если вы этого желаете.

— Ну что ж! — продолжал мистер Браунлоу. —Итак, одним из этих новых друзей был морской офицер, вышедший в отставку, женакоторого умерла за полгода перед тем и оставила ему двух детей — их былобольше, но, к счастью, выжили только двое. Это были дочери: одна — прелестнаядевятнадцатилетняя девушка, а другая — совсем еще дитя двух-трех лет.

— Что мне за дело до этого? — спросил Монкс.

— Они проживали, — сказал мистер Браунлоу, необратив внимания на вопрос, — в той части страны, куда ваш отец попал вовремя своих скитаний и где он обосновался. Знакомство, сближение, дружба быстроследовали одно за другим. Ваш отец был одарен, как немногие. У него была душа ихарактер его сестры. Чем ближе узнавал его старый офицер, тем больше любил.Хорошо, если бы этим и кончилось. Но дочь тоже его полюбила.

Старый джентльмен сделал паузу. Монкс кусал губы и смотрел впол. Заметив это, джентльмен немедленно продолжал:

— К концу года он принял на себя обязательство,священное обязательство перед этой девушкой, — он завоевал первую истиннуюпламенную любовь бесхитростного, невинного создания.

— Ваш рассказ не из коротких, — заметил Монкс,беспокойно ерзая на стуле.

— Это правдивый рассказ о страданиях, испытаниях игоре, молодой человек, — возразил мистер Браунлоу, — а такие рассказыобычно бывают длинными; будь это рассказ о безоблачной радости и счастье, оноказался бы очень коротким. Наконец, умер один из тех богатых родственников,ради интересов которых ваш отец был принесен в жертву, что является делом обычным;желая исправить зло, орудием которого он был, он оставил вашему отцу деньги,которые казались ему панацеей от всех бед. Возникла необходимость немедленноехать в Рим, куда этот человек отправился лечиться и где он умер, оставив свопдела в полном беспорядке. Ваш отец поехал и заболел там смертельной болезнью.Как только сведения достигли Парижа, за ним последовала ваша мать, взяв с собойвас. На следующий день после ее приезда он умер, не оставив никакого завещания— никакого завещания, — так что все имущество досталось ей и вам.