Наконец он приехал в Дамаск и был встречен знаками всеобщего восторга. Жители при виде его выразили величайшую радость, и поэты написали по этому случаю множество стихов. Саладин немедленно занялся благосостоянием жителей и искоренил различные злоупотребления…

Между тем Саладин отправился со своим братом Малек Аделем на охоту. Его отсутствие продолжалось 15 дней; здоровье, по-видимому, восстановилось совершенно и он начал считать себя вне опасности, как вдруг снова заболел и умер…

Когда Саладин овладевал новой провинцией, он обнаруживал крайнюю расточительность, чтобы расположить в свою пользу большинство. Когда он вступил в Дамаск после смерти Нуреддина, он не взял ничего из его сокровищ для себя и разделил все между эмирами. Абульфараж подметил одну черту, которая весьма хорошо говорит о различии характера Саладина и Нуреддина. Саладин, говорит он, поручил эмиру Ибн Мукаддаму, одному из тех, которые помогли ему овладеть Дамаском, разделить между прочими эмирами и важнейшими из жителей города сокровища, накопленные Нуреддином: эмир опустил руку и начал с себя, но не смел захватить много. Саладин, удивленный тем, спросил его о причине, и тот отвечал ему, смеясь, что когда-то Нуреддин при разделе изюма, видя, как он много захватывает в руку, заметил, что таким образом не хватит на всех. Тогда Саладин возразил, что скупость придумана для купцов, а не для властителей, и что эмир может брать своей рукой, а если не хватит одной руки, то пусть берет двумя.

Саладин, по словам Абульфеды, имел кроткие нравы: он терпеливо выносил противоречие и оказывал снисходительность к тем, которые ему служили. Если что-нибудь его оскорбляло, он не показывал вида. Случилось в то время, когда он сидел, один из мамелюков бросил грубо своей обувью в голову товарища (а бросок башмака — это крайняя степень оскорбления для мусульманина. — А. В.), и башмак упал возле султана, но он отвернулся, как бы не замечая того. В разговоре Саладин был осторожен; его пример внушал то же самое другим, и никто не осмеливался в его присутствии марать честь другого…

Всякий раз, когда султаном овладевало честолюбие, он откладывал в сторону всякую правду и умеренность; история его войн представляет тому много доказательств, но вот еще один случай, тем более поразительный, что он относится к последнему году жизни Саладина и не оправдывается даже каким-нибудь жалким предлогом; мы заимствуем его у Ибн Алатира. «После заключения мира, когда король Англии (Ричард) отправился в свою страну и мусульмане могли предаться покою, Саладин призвал к себе в Дамаск брата Малек Аделя и сына Малек Афдала и сказал им: “Вот мы и освободились от франков; с этой стороны нет более никакой опасности. Куда устремить теперь наши силы?” Малек Адель предложил идти на покорение Келата в Великой Армении, владение которой было ему давно обещано, если страна будет завоевана. Малек Афдал, напротив, предлагал напасть на провинции Малой Азии, находившиеся тогда во власти детей Килидж Арслана, прежнего султана Икония. “Эта страна, — говорил он, — более важная, чем Келат, более населенная, более богатая и более легкая для завоевания; кроме того, там лежит дорога, по которой идут христиане, когда они отправляются сухим путем: овладев этой страной, мы загородим проход”. — “Какое малодушие, какая близорукость! — прервал султан. — Я беру на себя одного завоевание Малой Азии; а ты, брат, взяв часть армии и одного из моих сыновей, пойдешь покорять Келат. Когда я кончу свое дело, отправлюсь к вам, и мы вместе вторгнемся в Адербеджан по ту сторону Тигра и разрушим древнюю монархию персидских султанов”.

Нельзя предвидеть, чем кончились бы предприятия Саладина: приготовления были уже сделаны, назначено место для сбора, и в эту самую минуту умирает султан…»

В течение своего правления Саладин встретил только одно упорное сопротивление со стороны христиан, и именно западных. Потому он и считал своими врагами только франков; он называл их врагами Аллаха, и войну с ними — священной войной…

Итак, Саладин стремился ни к чему другому, как к покорению Франции, Италии и всего христианского мира…

Особенно замечательно при этом то обстоятельство, что ненависть Саладина к христианам продолжалась только до тех пор, пока они составляли независимую от него нацию. Но победив однажды христиан, он смотрел на них другими глазами. С коптами-христианами в Египте он обращался весьма благосклонно. Еще до Саладина египетские христиане занимали все места по части финансов, раздела земель и т. п.; монастыри были многочисленны и богато наделены; фатимидские халифы не только терпели их, но и оказывали им большое покровительство. Им можно было доверять тем более, что все они были якобиты, то есть секты Евтихия, и непримиримые враги константинопольских греков и западных христиан…

Саладин, достигнув власти, из угождения Нур ад-Дину возобновил древние указы против христиан: он приказал им носить особую одежду и пояс; запретил ездить на лошадях и мулах; одни ослы были им разрешены; они не допускались ни к какой общественной должности, не могли ни громко молиться в церквах и употреблять колокола, ни совершать на улицах процессии в Вербное воскресенье; стены церквей оставались закиданными грязью; кресты сбивались с куполов; самих христиан всячески преследовали, что заставило многих отказаться от религии. Но после смерти Нур ад-Дина Саладин, оставшись полновластным господином, прекратил преследования и возвратил всем свободу. Он не только дал христианам право занимать места, но даже его эмиры, братья, племянники, дети брали христиан на службу и делали их своими управителями, секретарями и поверенными.

Такое обращение расположило к нему весьма египетских христиан; и это обстоятельство в соединении с другими чертами его великодушия по отношению к враждебным ему христианам распространило славу султана на Востоке и Западе. Этим объясняются те великолепные и даже преувеличенные похвалы, которыми осыпают Саладина христианские писатели, и особенно итальянцы; эти похвалы доходят до того, что, может быть, трудно будет найти что-нибудь подобное у самих мусульманских авторов.

Вот каким образом выражается о Саладине один христианский писатель, копт, в своей арабской «Истории Александрийских патриархов»: «Саладин при всех своих договорах с франками оставался верным данному слову. Если сдавался город, он давал жителям свободный выход вместе с женами, детьми и имуществом. Относительно пленных мусульман Саладин предлагал христианам выкуп, превышающий их стоимость; если франки отказывались, он обыкновенно говорил: “Я оставляю вам ваших пленных, но обращайтесь с ними столь же хорошо, как я со своими”. Вследствие того многие христиане отсылали ему добровольно мусульманских пленных, и султан щедро вознаграждал их за то. Часто случалось, что осажденные неприятели после взятия города выходили из него в полном вооружении, в панцире, набедреннике и шлеме — одним словом, как бы они шли на битву. Видя их, султан сначала улыбался и потом плакал; он не только не делал им зла, но даже давал конвои для их охранения. Так действовал Саладин по отношению к своим врагам, сообразуясь с предписаниями Пятикнижия: “Если, когда ты сидишь, осел твоего неприятеля пройдет с проклажей, свалившейся на одну сторону, то встань и поправь поклажу на середину” или со словами Евангелия: “Любите врагов ваших; творите добро ненавидящим вас; благословляйте клянущих вас и молитесь за оскорбляющих вас”; одним словом, он приноровлялся ко многим другим местам подобного же содержания, которые мы опускаем для краткости. Таким образом, Саладин в своих действиях следовал этим обоим законам (то есть Ветхому и Новому Заветам), не зная их, и только по одному Божественному внушению. А потому он и умер спокойно на своем ложе и имел достохвальный конец, как сам, так и все его потомство…»