— В самой Калони.

— А курицы?

— На дороге к английскому лагерю или уже в нем.

— Все готово к похищению Сабины?

— Князь приготовил все.

— Ничего не изменилось в порядке наших действий?

— Ничего.

В сделал утвердительный знак, Сен-Жермен взял его за руку.

— Дорогой В, — сказал он, — помните то, что я вам сказал: «Этот день должен быть последним, наше дело следует завершить!» Теперь идите и действуйте!

В исчез в густой чаще.

В эту минуту англичане приблизились к пригорку. Сен-Жермен сказал правду: герцог Кумберлендский совершил искусный маневр, в котором ему помогли голландцы, прикрыв его так, чтобы тот мог действовать скрытно; он собрал двадцать две тысячи человек пехоты и составил одно каре. Шесть пушек везли во главе колонны, шесть других были помещены в центре.

— Если мне удастся пройти между этими редутами, — сказал он, — то французская армия будет разбита.

Офицеры получили приказ вести солдат медленно, стрелять редко, но метко и постоянно заменять в рядах выбывших солдат, чтобы колонна не была расстроена. После этих распоряжений колонна, прикрываемая голландцами и облаками дыма, спустилась в овраг.

Когда она дошла до оврага, французский корпус вдруг преградил ей путь.

Две с половиной тысячи французов смело встали против двадцати тысяч англичан!

Англичане продолжали приближаться медленно, с ружьями наперевес и с зажженными фитилями.

Во главе английской армии шли Кампбелл, адъютант герцога Кумберлендского, граф Ольбермел, генерал-майор английской армии, и Черчилль, незаконнорожденный внук великого Мальборо. За ними двигалась английская армия под предводительством Чарлза Гея и шотландский полк.

Силы были неравны: почти что один против десяти, пушек у французов не было. Французские лейб-гвардейцы, гренадеры, солдаты полка Артуа стояли, не сходя с места, решившись не отступать ни на шаг. Во главе французов были герцог Бирон, Клиссон, Ланжей, Куртен, Обтер, Пейр, Шованн, Круасси, Таванн.

Не было сделано ни одного выстрела. Оба корпуса находились в пятидесяти шагах один от другого. Англичане остановились. Тогда с истинно рыцарским достоинством Кампбелл, Ольбермел, Черчилль и несколько других офицеров молча подошли и, сняв шляпы, вежливо поклонились французской армии.

Французские офицеры учтиво ответили на этот поклон. Лорд Гей, капитан английской гвардии, сделал четыре шага вперед и сказал, взмахнув своей шляпой:

— Господа французские лейб-гвардейцы, стреляйте!

Граф д'Отрош, командовавший первым батальоном французских лейб-гвардейцев, сделал, в свою очередь, несколько шагов и, держа шляпу в руке, ответил:

— Господа англичане, мы никогда не стреляем первыми. Не угодно ли начать вам?

Произнеся эти слова, граф д'Отрош, до сих пор державший шляпу в руке, надел ее на голову, потом скрестил руки на груди, изобразив ожидание.

— Пли! — скомандовали английские офицеры.

Залп был мощен. Шесть пушек и вся первая английская линия выстрелили одновременно. Клиссон, Куртен, Лонжей, Пейр были убиты первыми. Четырнадцать офицеров, между которыми находился граф д'Отрош, и двести семьдесят пять солдат упали замертво возле своих командиров.

Французы ответили залпом, который произвел большое опустошение в колонне противника. Кампбелл и другие офицеры пали раненые и мертвые, но англичане тут же восполнили поредевшие ряды, и стрельба продолжалась с обеих сторон.

За десять минут были убиты более семисот французов. Почти треть маленькой армии была уничтожена. Что могли сделать полторы тысячи смельчаков против двадцати тысяч англичан и их двенадцати пушек.

Они медленно отступали, между тем как английская колонна продолжала свой натиск.

Полк короля спешил на помощь; он с ходу атаковал английскую колонну в штыки и остановил ее надолго. Французские лейб-гвардейцы, гренадеры и швейцарцы встали за полком короля и укрылись редутом.

Английская колонна, стреляя, продолжила наступление в том же темпе, сохраняя при этом удивительный порядок. Она приближалась. Грянули пушки, колонна изогнулась, но по-прежнему шла вперед, сметая все на пути своем.

Тем временем стрельба с фонтенуаского редута ослабла: недоставало ядер, и стреляли порохом, чтобы не показать врагу, что ядра на исходе. Колонна англичан продолжала движение.

— Боже! — вскричал сержант Тюлип. — Мы погибли!

— К счастью, мы умрем, — сказал один французский гренадер.

Этим гренадером был Ролан Даже, который спокойно и бесстрастно среди стрельбы ждал пули, еще не поразившей его. Редуты были пройдены, колонна англичан вышла на равнину, непоколебимо направляясь к мосту у селения Калонь. Победа, с утра сопутствовавшая французам, казалось, изменила армии Людовика XV, в которой замечался уже беспорядок.

— Урсула, Урсула! Что вы теперь видите?

— Ничего, дорогая Сабина, я давно ничего не вижу! Поднимается большой столб дыма на другом берегу реки.

— А где мой отец?

— Я уже не вижу его на мосту. Он, вероятно, перешел на другую сторону, чтобы разузнать что-либо.

— О Боже мой! Боже мой! — воскликнула Сабина, откинув голову на спинку кресла. — Я хочу пойти посмотреть, — прибавила она, сделав усилие, чтобы встать.

— Нет, нет! — вскричала Арманда, подбежав к ней и принудив девушку остаться в большом кресле, на котором та лежала. — Нет, не шевелитесь!

— А мой брат? Мой бедный брат?

Это происходило в маленькой комнате, в доме короля в Калони, в то время, когда английская колонна шла в атаку на редуты Фонтенуа.

Дом короля выходил одной стороной на Шельду; с этой стороны и располагалась комната, в которой по приказанию короля поместили привезенную накануне из Сент-Амана Сабину. Эта комната на третьем этаже была довольно велика и сравнительно хорошо меблирована. Окна ее были как раз над рекой.

Сабина, бледная, печальная, лежала в большом кресле, положив ноги на подушки. Урсула и Арманда Жонсьер стояли у открытого окна. Рупар, дрожащий, встревоженный, с цветом лица, который переходил от зеленого к желтому, с полузакрытыми глазами и открытым ртом, сидел на стуле среди комнаты и не смел пошевелиться.

Стрельба не прекращалась, черный дым вился клубами, ветер приносил запах пыли, пороха и крови, этот странный запах, свойственный полю битвы и знакомый только тем, кто участвовал в больших сражениях. С шумом пушечных и ружейных выстрелов смешивались крики, проклятия и какие-то иные звуки. Все это было страшно в полном значении этого слова.

— Брат мой! Мой бедный брат! — в отчаянии повторяла Сабина.