Жизнь Мартина Дина.

История одинокого человека, написанная Мартином Дином.

История неудачника, написанная Мартином Дином.

Рожденный лицемером. История, написанная Мартином Дином.

Без названия. Автобиография Мартина Дина, написанная Мартином Дином.

Зачем я пишу эту автобиографию? Потому что такова привилегия моего класса. Сообщу, пока вы не завопили от негодования. Речь идет ни о рабочем, ни о среднем классе и ни о буржуазии. Я говорю о реальной классовой борьбе: знаменитостей против обыкновенного чмо. Нравится вам или нет, я звезда, и это значит, что вам не терпится узнать, сколько листов туалетной бумаги я извожу, когда подтираю задницу, в то время как мне ровным счетом наплевать, пользуетесь вы туалетной бумагой или обходитесь без нее. Вы все это прекрасно понимаете, и не будем притворяться, что дела обстоят не так, а иначе.

Все знаменитости играют с читателями одну и ту же шутку: рассказывают о себе ужасную, оскорбительную правду и тем самым заставляют их поверить в свою искренность, а затем нагромождают ложь. Я не стану этим заниматься. Буду писать только правду, даже если от меня понесет, как от удобрений для газонов. И еще, чтобы вы знали, я в курсе, что автобиография должна включать сведения о ранних годах моей жизни (Мартин Дин родился тогда-то, ходил в такую-то школу, случайно обрюхатил такую-то женщину), но и этим не буду заниматься. Моя жизнь до последнего года вас не касается. Начну с момента, когда она претерпела огромные изменения.

В то время мне исполнился сорок один год, я был безработным и даже не получал пособие на ребенка, хотя был отцом. Явно не человеческий дух сделал нашу страну великой, но благодаря ему сложилось так, что можно среди недели выйти на пляж и увидеть там множество людей. Раз в неделю я занимал себя тем, что ходил в бюро по трудоустройству и демонстрировал список мест, на которые не подошел, что требовало все большего напряжения сил и воображения. Уверяю, там все труднее и труднее не получить место. Некоторые работодатели готовы нанимать кого угодно.

И что еще хуже, я подвергался унизительному процессу старения. Куда бы ни отправился, везде меня подстерегали воспоминания и давнишнее тошнотворное чувство предательства — укрепилось сознание, что я предал судьбу. Я потратил много месяцев, размышляя о своей смерти, пока мне не стало казаться, что это смерть прадедушки, которого я не знал. Именно в то время я пристрастился к радиопередачам типа «Задайте вопрос в прямом эфире» и чем больше слушал бесконечные жалобы стариков, которые однажды вышли из дома и ничего вокруг не узнали, тем больше проникался уверенностью, что они занимаются тем же, чем я: протестуют против настоящего, как если бы это было будущее, против которого еще можно проголосовать.

Не оставалось сомнений — я пребывал в кризисе. Но последние сдвиги поведенческой модели старших возрастных групп не позволяли судить, в каком именно. Кризисе среднего возраста? Нет. Ведь по-новому сорок лет — это прежние двадцать. Пятьдесят — тридцать. А шестьдесят — сорок. И где же находился я? Приходилось штудировать приложения к воскресным газетам — странички стиля жизни, — чтобы убедиться: я уже прошел стадию полового созревания.

Но и это было не самым худшим.

Внезапно мне сделалось не по себе оттого, насколько я смешон, живя в лабиринте собственной постройки. Я испугался, что меня запомнят только благодаря этому, и еще больше испугался, что не запомнят вообще в отличие от моего проходимца-братца, который до сих пор у всех на слуху, фокусирует на себе любовь соотечественников, все еще попадает в псевдонаучную литературу, где предлагаются портреты типичных австралийцев, в живопись, романы, комиксы, документальные и телевизионные фильмы и о ком то и дело пишут дипломы студенты. Если подумать, мой брат превратился в целую индустрию. Я отправился в библиотеку и обнаружил не менее семнадцати книг, приводящих хронологию (неверную) жизни Терри Дина, не говоря о бесчисленных ссылках на него в работах об австралийском спорте, преступлениях в Австралии и писанине тех, кто самовлюбленно эксплуатирует нуднейшую из тем, пытаясь обрисовать нашу культурную самобытность. А апофеоз моей жизни — постройка идиотского лабиринта!

Удивительно, почему меня никто не остановил? Почему друг Эдди с такой готовностью ссудил меня деньгами, хотя наверняка знал, что человек, живущий в построенном по собственному проекту лабиринте, непременно сойдет с ума? И ко всему я не возвратил ему долг, а он тем не менее продолжал меня поддерживать. Если подумать, он с первого дня нашего знакомства в Париже немилосердно давал мне взаймы и жестоко, бессовестно не требовал обратно. Я пришел к убеждению, что у него на то был скрытый мотив. Пытаясь понять, что это за мотив, я дошел до полной паранойи и понял, что ненавижу лучшего друга. А когда вспоминаю его жесты и выражение лица в моем присутствии, мне приходит в голову, что и он меня ненавидит. После чего прихожу к выводу, что друзья, где бы они ни жили, должны непременно ненавидеть друг друга, и это не должно меня волновать, однако волнует, когда я думаю, что Эдди терпеть меня не может. Меня волнует вопрос: какого дьявола я не замечал этого раньше?

В довершение всего я, к стыду своему, обнаружил, что мой сын совершенно перестал интересовать меня как личность. Понятия не имею почему. Видимо, в конце концов стерлась новизна ощущений от созерцания собственного носа и глаз на физиономии другого человека. Или я почувствовал в нем низость, бесхарактерность, беспокойство и сексуальную озабоченность — качества, которые находил в себе. Или потому, что, сколько ни старался, чтобы моя личность служила ему авторитетом, он совершенно на меня не похож. Стал мечтательным и положительным и принимает закаты с гробовой серьезностью, словно результат может быть каким-нибудь иным, а не тем, что солнце зайдет, наоборот, застынет над горизонтом и вновь начнет подниматься. Он получает удовольствие от прогулок, от того, что прислушивается к земле и ласкает растения. Только вообразите! И это мой сын! Разве недостаточная причина, чтобы отвернуться от него? Вполне. Но если честно: я потерял интерес к нему, потому что он потерял интерес ко мне.

Постепенно я все больше терял способность разговаривать с ним и даже читать нотации, периоды молчания удлинялись, и вот я уже не могу выговорить ни слова, чтобы не вызвать у него отвращения. Да что там слова — не могу произнести ни звука: ни «ох!», ни «м-м-м…». Каждым взглядом и жестом он показывает, что винит меня во всех родительских грехах, кроме детоубийства. Отказывается говорить со мной о своей любовной жизни, сексуальной жизни, трудовой жизни, социальной жизни, внутренней жизни. Запретных тем становится все больше и больше, и я не удивлюсь, если настанет день, когда я не смогу сказать «С добрым утром». Мне кажется, ему неприятны мои разговоры и неприятно само мое существование. Если я ему улыбаюсь, он хмурится. Если хмурюсь я, улыбается он. Он сделал все возможное, чтобы превратиться в мое отражение наоборот. Какая неблагодарность! А я столькому пытался его научить! Говорил, что в мире существуют четыре типа людей: те, кто помешан на любви, и те, кому она дана, те, кто смеется над умственно отсталыми в детстве, и те, кто смеется над ними до старости. Сколько в этом мудрости — золотое дно! Но мой неблагодарный сын предпочел все отмести. Да, не могу не признать, он запутался в противоречивых наставлениях, которые я обрушивал на него всю жизнь. Не ходи за стадом, молил я, но и не отделяйся, чтобы не бедствовать, как я. Так куда же податься? Этого не знал ни один из нас. Но даже если вы самый дерьмовый родитель, то все равно тяготитесь ношей своих детей и подвержены боли их страданий. И поверьте: страдания — это страдания, даже если их причина — стул, который стоит перед телевизором.