Затем до меня дошло: никакая она не знаменитость — она подружка моего сына.

Ну и что из того? Какое мне до этого дело? Невелико событие на шкале трагедии. Подростковая драма, не более, вроде тех, что случаются по вечерам в мыльных операх. Но, став свидетелем, я превратился в действующее лицо дешевой мелодрамы. Теперь придется играть роль до конца — до полной развязки сюжета. Какая досада! Я хотел мирно устроить себе самосожжение — и надо же: вляпался черт-те во что!

Я выбросил бензин и зажигалку и зашагал домой, несказанно довольный, что предлог остаться в живых сам свалился мне на голову.

Анук была в своей мастерской — растянулась на кушетке, привалившись к огромной горе подушек. Я всегда мог рассчитывать на добрый разговор с ней. Темы у нас были излюбленные — и провальные. Из моих к ним относился разъедающий страх упасть в самооценке настолько низко, что станет невозможным узнавать себя в зеркале и, проходя мимо, придется делать вид, что я не замечаю себя. У Анук — очередная история из хроник ада современных отношений. Она часто заставляла меня смеяться до упаду, рассказывая о последнем любовном похождении, а я испытывал к ее мужчинам странную жалость, хотя не она бросала их, а они ее. Анук постоянно создавала себе трудности, сводя вместе не тех, кого надо, ложась в постель с бывшими приятелями своих подружек и с друзьями бывших любовников — каждый раз на грани честной игры, а иногда переходя эту грань.

— Что ты думаешь о девушке, с которой встречается Джаспер? — спросил я.

— Она красивая.

— Это самое хорошее, что мы можем о ней сказать?

— Мне вообще нечего о ней сказать. Джаспер прячет ее от нас.

— Это естественно. Я его смущаю.

— Что в том естественного?

— Я смущаю себя самого.

— Почему ты заинтересовался?

— Видел ее сегодня с другим мужчиной.

Анук села и посмотрела на меня своими светлыми глазами Иногда мне кажется, что животному под названием человек для жизни требуется не вола, не еда, а только слухи.

— Ты уверен?

— Абсолютно.

— Сказал ему?

— Пока нет.

— И не надо.

— А по-моему, необходимо. Не могу сидеть сложа руки, если моего сына дурят другие, а не я.

— Вот как тебе надо поступить: не говори с ним — поговори с ней. Скажи, что ты ее засек. Пусть сама ему признается. Пригрози, что иначе ты сам ему все расскажешь.

— Ну, не знаю…

— Если возьмешься говорить с ним, это будет катастрофа. Самое малое, он тебе не поверит. Решит, что ты ревнуешь. Что соперничаешь с ним.

— Неужели отец и сын способны соперничать из-за женщины?

— Способны, но не в эдиповом, в обыденном смысле.

Анук подтянула колени к груди и оперлась на них подбородком, словно размышляя, сказать мне или нет, что у меня что-то прилипло к зубам.

— Я устала от отношений, — призналась она. — Хочу взять тайм-аут. Я превращаюсь в серийную постороннюю на ложе единобрачия. Это весьма утомительно. Я хочу только любовника.

— Да, пожалуй, так проще.

— Дружеский трах со знакомым человеком.

— Отличная мысль. И есть кто-нибудь на примете?

— Не уверена. Мне нужен кто-нибудь вроде тебя.

— Ты в самом деле это произнесла? Я не понял. Помедленнее, помедленнее, помедленнее. Кто-нибудь вроде меня? Ты знаешь кого-нибудь вроде меня?

— Только одного.

— Вроде меня? Вот уж с кем бы не хотел повстречаться! Джаспер? Нет, не он. Так кто же?

— Ты!

— Признаю, сходство имеется, — медленно проговорил я, стараясь понять намек. Слова Анук доходили до меня как сквозь дымку. — Ты серьезно?

— Да.

— Совершенно?

— Да.

— Не ошибаешься?

— Нет.

— Точно?

Вот так у нас началось с Анук.

Лежать в постели с молодой красивой женщиной было трогательно, и я помолодел от гордости, целуя ее шею. Ее груди. Мои стертые ладони скользили по ее чистому телу! Эта связь меня буквально спасла. Я стал воспринимать свои гениталии в качестве сказочных существ из какой-нибудь эпической шотландской поэмы четырнадцатого века.

Когда ложишься в постель с хорошей знакомой, самое трудное — это начало. Нельзя начинать с секса, не предварив его поцелуями, но поцелуями интимными. Стоит поцеловать не так, как надо, и завязка будет не та. Но целоваться требовалось, чтобы, так сказать, прогреть двигатель. Мы никогда не целовались после близости. Какой смысл? Никто не прогревает двигатель после того, как приехал к месту назначения. Но вдруг начали, и это меня смутило. Я считал, что дружеский трах должен быть энергичным и бодрым. И был к этому готов. Секс — развлечение: грешное, но безвредное, как шоколадное мороженое на завтрак. Но все получилось не так — нежно и любовно, и мы лежали после близости обнявшись, а иногда даже ласкали друг друга. Я не знал, что и думать, и ни один из нас не представлял, что сказать. В эти мгновения неловкого молчания я доверил Анук свой секрет — признался, что умираю.

Она приняла это хуже, чем я мог себе представить. Хуже, чем даже я. Закричала:

— Нет! — И бросилась изучать список альтернативных лечебных методик: акупунктура, травы со странными названиями, сомнительное целительство, предполагающее чистку души, медитация и лечебные свойства положительного мышления. Но прогнать смерть положительным мышлением не получится. Все равно что сосредоточиться и думать: «Завтра солнце взойдет на западе, на западе, на западе». От этого ничего не изменится. У природы свои законы, и она скрупулезно их исполняет.

— Послушай, Анук, я не хочу провести остаток жизни, отбиваясь от смерти.

Она подробно расспросила о деталях. Я ответил. Ей стало настолько жаль меня, что я заплакал.

Затем мы занялись любовью — с такой яростью, будто нашим партнером была сама смерть.

— Ты сказал Джасперу? — спросила Анук, когда все кончилось.

— О нас?

— О себе.

Я покачал головой и ощутил постыдное воодушевление. Я представил, как сын раскается в том, что относился ко мне с презрением. Расстроится, разрыдается, будет мучиться и испытывать угрызения совести. Эта мысль меня немного взбодрила. Сознание, что душу ближнего разрывает вина, вполне может превратиться в смысл жизни. После того дня мы почти не говорили о моей надвигающейся смерти, но я чувствовал: Анук не перестает об этом думать и, кстати, подозревал, что она попытается убедить меня завещать мои раковые органы для исследований. И вот как-то, пока мы согревали руки на углях неистово жаркого секса, она спросила:

— Чем ты собираешься заниматься остаток жизни?