Вечером в воскресенье Германа вызвали к телефону на вахту общаги. Незнакомый равнодушный голос попросил забрать Таню из больницы.

Герман примчался в клинику, едва не свалив «барбухайкой» ворота больничного городка. У заднего подъезда Германа встретил молодой врач со строгим и отчуждённым лицом. Ему явно неприятно было видеть Германа.

— Уже всё нормально, — сказал он. — Не волнуйтесь. Для жизни девушки нет никакой опасности. Просто рано утром у нас обход заведующего, и в палатах не должно быть пациентов, которые попали к нам в больницу мимо регистратуры. А за девушкой требуется немного проследить.

— Что с ней? — Германа словно дёргало током.

— Н‑ну, пришлось применить глубокое вмешательство…

— Аборт? — догадался Герман. — Это вы делали?

— Стратон делал! — с внезапной злобой ответил врач. — Есть у нас такой гений скальпеля и спирта! Он же бухает на работе! А девчонка ваша больше никогда не будет иметь детей! Она вашу проблему решила! Всё, заберите её!

Герман будто поплыл по широким ступенькам крыльца.

Его кто‑то довёл до палаты, где на койке в одежде лежала Танюша.

Она уже всё знала. Ей казалось, что мир стал бестелесным. Какая‑то ведьма, которой не может быть, вдруг появилась из воздуха, из пустоты, и ловко швырнула на неё своё невидимое заколдованное покрывало — оно полетело как птица, упало на Танюшу и окутало холодом с головы до ног.

— Это не от тебя было, Гера, — негромко сказала Таня. — От Сергея.

— Зачем, глупая? — с мукой ответил Немец. — Ну какая разница, от кого?..

И тогда Танюша завыла по‑собачьи. Так она стала Вечной Невестой.

На следующий день Серёга Лихолетов вышел на свободу.

* * *

Герман убрал рюмки и бутылки с края заставленного посудой кухонного стола и на расчищенное место аккуратно положил папку‑скоросшиватель, завёрнутую в полиэтилен и обмотанную изолентой. Три года назад Танюша вынесла эту папку из разгромленного «Юбиля». Едва Серёга сообщил, что надо встретиться, Герман съездил в Ненастье и достал папку из погреба.

— Вот она, — сказал Герман. — В целости и сохранности.

Серёга отодвинул ящик стола, столкнул туда свёрток и задвинул ящик.

— Не посмотрел, чего там? — мрачно спросил он, не глядя на Немца.

Раньше, до тюрьмы, Серёга не задал бы такого вопроса.

— Не посмотрел.

Они сидели на кухне в двухкомнатной квартире Серёги — в той квартире, которую Серёга получил в домах «на Сцепе». До ареста он редко тут ночевал — если только подворачивалась какая‑нибудь одноразовая подруга, а вообще он жил тогда в «Юбиле» на «мостике» с Танюшей. Три с лишним года, пока Серёгу держали в СИЗО, хата стояла пустая; раз в месяц сюда заглядывала Настёна Флёрова, соседка: пылесосила полы и убогую холостяцкую мебель. А после СИЗО Серёге уже некуда было идти, кроме этой квартиры.

Серёга сидел на табуретке в джинсах, голый по пояс. На груди у него с правой стороны была новая синяя татуировка — крылатый оскаленный волк. Напоказ Немцу Серёга крутил пальцами дымящую сигарету — то прятал её в ладонь, то выставлял наружу. Этого умения у Серёги до СИЗО тоже не было.

— Благодарю за службу, — Серёга говорил с непонятной издёвкой. — Разжирел ты, Немец… Понятно — не то, что я, сидятел. Ты сейчас под кем?

— Что значит «под кем», Серый? Я всё так же водила на «барбухайке».

— И как тебе Завражный?

— Мне‑то Завражный ничего, — с лёгким раздражением ответил Герман. — Но если ты спрашиваешь не про меня, а про всех, то всем понятно, что Саня «Коминтерну» не командир. Ни рыба ни мясо. Ты же знаешь Завражного. Он и сам про себя понимает. Он на посту же временно, до ближайших выборов.

— А на выборах ты за кого будешь голосовать, Немец, если не секрет? — Серёга как‑то по‑тюремному исподлобья посмотрел Герману в глаза.

— Да за тебя, Серый, — спокойно ответил Герман. — А в чём подозрения?

— Да так, одичал я чего‑то на киче, — устало проворчал Серёга.

За стеной зазвучали женские голоса — там в комнате на двуспальной кровати лежали две проститутки, которых Серёга снял на несколько суток. До СИЗО Лихолетов не заказывал шлюх, ему хватало восхищённых подруг, не считая Танюши. А сейчас он никого не сумел заманить к себе — ни Ленку Лещёву, ни Алевтинку, ни Светика, ни Настю Жайскую. Пришлось вызывать девочек из конторы. Причём сразу парочку, потому что разговаривать с ними Серёге было не о чем — пусть болтают друг с другом.

— А что скажешь за «Коминтерн»? — спросил Серёга.

Герман смотрел в окно. Мокрый двор, качели и горки, чёрный асфальт густо окроплён белой мёртвой листвой. Кусты в заброшенном котловане разрослись, вымахав выше бетонной ограды вокруг магазина. Герман давно уже не бывал «на Сцепе» — с тех пор как съехал от Марины.

— «Коминтерн» будто дохлый. Все своими делами занимаются.

— При Быченко или Гайдаржи лучше было? — Серёга ревновал.

Герману не хотелось говорить плохо о погибших.

— Не лучше. Но и не так, как сейчас. Надо куда‑то двигаться, а мы стоим.

— Сергуня, а где у тебя штопор? — закричали из комнаты. — Открой нам!

— Я щас закрою там чё‑то кому‑то! — раздражённо рявкнул Серёга. — Не мешайте базарить!.. Что значит «двигаться», Немец? Бабки получать?

— И это тоже. Но не только. Я не знаю, как сказать, Серый. При тебе у всего «Коминтерна» было общее дело. А сейчас по нулям.

— Общее, говоришь?.. — Серёга тоже поглядел в окно, не мытое три года. — А пойдёшь ко мне работать, как раньше? Я тачилу беру, ищу водителя.

Серые облака поздней, уже угасшей осени плыли мимо лоджии Серёги.

— Не пойду, Серый, — Герман покачал головой. — Извини.

Герман знал, что Танюше будет невыносимо, если он устроится на работу к Лихолетову. Пусть ничто не напоминает Танюше о Серёге — так ей будет легче. Германа сейчас заботила только Таня. Однако он понимал, что ставит прозрачную стену между собой и Серёгой, обозначает дистанцию. Дистанция не изменит их отношений, но она появится — и уже навсегда.

— А говорил, что ты за меня, — поморщился Серёга.

— Разве я не могу быть за тебя, но не работать у тебя водилой?

Лихолетов откуда‑то всё разузнал про Немца и Таню. Он не чувствовал себя виноватым в Танькином горе: он не обманывал девчонку, ни к чему не подталкивал, так само вышло. Но он ревновал, что Танька предпочла ему Немца. Ясное дело, что после разрыва Танька искала бы нового мужика, — и тем не менее… Ревность у Серёги вызывало абсолютно всё, что происходило на воле, пока он сидел в СИЗО. Даже гибель Быченко и Гайдаржи.

— Сергуня, познакомь с твоим гостем! — пьяно закричали из комнаты.