– Заткни-ись! – заорала Мойра. – Я не понимаю ни слова! – Уже спокойнее она добавила: – Ну хорошо. Может, я ошибаюсь насчет Грациеллы, но ведь я жена Фредерико. И если Тереза начнет про меня врать… София, ты меня слышишь? Наверное, я не очень четко говорю, потому что у меня разбита губа… как раз поэтому я и звоню…

София зажала телефон между плечом и ухом и нетвердой рукой потянулась за сигаретой. Она заметила, что пилюли рассыпались по полу.

– Что ты говоришь? Я плохо тебя слышу. У тебя забита труба?

Она хотела сказать что-то еще, но Мойра перебила:

– Черт, ты говоришь так, как будто нанюхалась кокаина. Послушай, я буду говорить прямо. У меня была Тереза. Когда она пришла, я была с мужчиной, он пытался спереть у меня выигрыш…

– Что? Говори помедленнее, Мойра, я не понимаю.

Мойра заговорила с расстановкой:

– У – меня – в номере – был – мужчина. Это понятно? Тереза и Роза вошли как раз тогда, когда мы… когда он пытался меня изнасиловать.

– Ты в Нью-Йорке?

– Нет, я в Атлантик-Сити. Послушай, мне нужно с кем-то поговорить, мне так плохо, что хочется умереть. Я хотела совершить самоубийство… убить себя, понимаешь?

София вдруг расхохоталась. Видела бы Мойра все эти желтые пилюли!

– Давай, давай, смейся! Сейчас будет еще смешнее. У меня из губы идет кровь, и весь мой китайский…

– Так он китаец? – София представила, как Тереза врывается в номер Мойры в тот момент, когда ее насилует маленький китаец.

Мойра отвела трубку от уха и держала ее на вытянутой руке, но все равно слышала, как на том конце провода София заходится от хохота.

– Ты что, спятила или напилась? Ладно, забудь, я позвоню «самаритянам»[5].

Однако смех Софии оказался таким заразительным, что вскоре и Мойра начала хихикать.

– Наверное, это и правда смешно. Ты бы видела физиономию Терезы! Сморщилась, как сушеная груша! Но ничего, ты увидишь ее раньше, чем думаешь. Пригласит Грациелла или нет, а Тереза в конце месяца собирается к ней нагрянуть. Ты там будешь?

Софии хотелось рассказать кому-нибудь – все равно кому – о своем сыне, но она замешкалась, и Мойра заговорила дальше:

– София, я потеряла ребенка, он родился пятимесячным. Больше я не смогу иметь детей, и деньги – это все, что у меня осталось. Деньги Фредди – это и мои деньги. София, ты не сердишься, что я позвонила?

– Нет, Мойра, не сержусь, – сипло прошептала София, у нее дрожали губы. – В каком-то смысле ты позвонила в самый подходящий момент.

Квартира Марио Домино в самом центре Палермо пустовала. Фактически он находился совсем рядом с домом Софии. Домино был в Риме и даже в этот ранний час уже принялся за работу в своем гостиничном номере. Он всегда останавливался в отеле «Рафаэль»: номера, обставленные старинной мебелью, во многом напоминали адвокату его собственную квартиру. Он сидел за письменным столом времен Людовика XIV, перед ним лежали документы, стопка бумаг высилась и на полу у его ног. Хотя в номере работал кондиционер, Домино открыл окна, выходящие на балкон.

На многих документах он написал красным фломастером «ПК». Домино удалось проследить вплоть до номера абонентского ящика в одном из банков Рима покупателей более чем из десяти дочерних компаний Лучано. Он нанял двух человек, чтобы те установили, кто пользуется этим абонентским ящиком. Как выяснилось позже, ящик арендует Энрико Данте. Однако на контрактах о покупке стояло другое имя – Витторио Розалес. Домино предполагал, что он лишь подставное лицо. Банк не мог дать Домино подробной информации, ему сообщили только, что на счету имеется достаточно средств, чтобы покрыть все покупки. Впоследствии Домино установил, что Данте состоит на жалованье у Пола Кароллы. Эти двое на паях содержали в Палермо процветающий ночной клуб «Армадилло».

Домино ополоснул лицо холодной водой, насухо вытерся и посмотрел на себя в зеркало. В последнее время он часто ни с того ни с сего вспоминал какие-то несущественные эпизоды своей жизни, картины из прошлого неожиданно вспыхивали у него в памяти, как отрывки из фильма, и всякий раз он после этого чувствовал себя одиноким и покинутым. Вот сейчас, например, он услышал смех дона Роберто и увидел его сидящим за большим письменным столом в своем кабинете. Дон Роберто чертил на листе бумаги круги, объясняя схему покупки фабрики по производству керамики. Пока Лучано не закончил рисовать, Домино считал это занятие пустой тратой времени.

«Видишь, друг мой, большой внешний круг состоит из маленьких компаний, как армия из солдат. Они дезориентируют врага и защитят внутренний, маленький, круг. Этот внутренний круг обозначает то, что меня на самом деле волнует, это мой законный бизнес, и самый важный из всех. Если что-то случится и пираньи вцепятся мне в пятки, им придется пробиваться через внешний круг, они станут откусывать от него по кусочку, а ты тем временем успеешь позаботиться, чтобы центр, который должен достаться моим сыновьям, сохранялся сильным и прочным».

Домино вздохнул. Пираньи превратились в акул, внутренний круг разорван, и все, что Лучано стремился удержать – доки, склады, корабли, – все окружено врагом.

Домино чувствовал боль в груди. Последнее время она не отпускала его ни на минуту, и никакие таблетки не помогали. Он мысленно взял себе на заметку, что, вернувшись в Палермо, нужно будет показаться врачу.

Домино не только установил, что за многими сделками стоит Каролла, но и обнаружил, что банк жульничает. Мало того, он вскрыл измену даже в своей собственной компании. Кто-то из тех, кому он доверял, систематически выкачивал огромные суммы денег, которые должны были переводиться на счет Лучано в швейцарском банке. Домино был готов рыдать и рвать на себе волосы, он чувствовал, что ситуация полностью вышла из-под контроля и он не в состоянии с ней справиться.

Домино был богатым человеком, у него не было детей, семью ему заменяла с любовью и тщанием собранная коллекция произведений искусства. Он взял калькулятор и попытался оценить, сможет ли покрыть часть потерь за свой счет. Домино терзало сознание, что он подвел Грациеллу, ее невесток и внучку. Его пальцы, быстро порхавшие по клавишам калькулятора, вдруг застыли, руку пронзила острая боль. Боль усиливалась, Домино не мог вздохнуть…

Тело Домино обнаружила около полудня дежурная горничная. На следующий день оно было доставлено в Палермо. Организацией похорон занялась Грациелла, она же известила родственников покойного и стала ждать в опустевшей квартире адвоката приезда его племянницы. Зная, что газетчики попытаются подкупить экономку, она вместе с Адиной убрала все фотографии Лучано: их фамилия все еще не сходила с первых полос газет.

В кабинете Домино оказалось множество папок, их было так много, что Грациелла поняла: сейчас ей с ними не разобраться. Вместо того чтобы заняться документами самой, она поручила работникам из фирмы Домино перевезти их на виллу «Ривера». Заперев за собой дверь, она медленно прошла вместе с Адиной по всем комнатам. Грациелла испытывала странные чувства. Она знала Марио много лет, но у него в квартире была всего два или три раза. Сейчас, когда она ходила по его дому, ей открывалась сторона его личности, которую она совсем не знала, – оказывается, в нем была артистическая жилка, он был любителем искусства. Для Грациеллы он был всегда только преданным старым другом. В меблировке и убранстве комнат чувствовался хороший вкус, но для кого все это? Кто бывал в этих комнатах, кто восхищался собранием произведений искусства? Кто любовался тщательно и с любовью собранной коллекцией старинных безделушек? Грациелла не помнила, чтобы в жизни Марио был кто-то – мужчина или женщина, – не считая ее самой.