составляет общую и для физики и для биологии черту, представляя характеристику вообще научного познания. Но для Аристотеля моделью построения физики выступала, по мнению Мансьон, именно биология, исследование устойчивого в виде функций (целей) и многообразного как материальных их воплощений. Однако, считает Мансьон, Аристотель не смог встать вполне последовательно на эту точку зрения: ему мешало, с одной стороны, непреодоленное влияние платонизма, вынуждающее его искать рациональное вне чувственного, а с другой стороны, слишком сильная привязанность к искусству (τέχνη) как модели (ведь в искусстве отделенность цели от материальных средств ее воплощения – вполне рядовая ситуация).

На наш взгляд, между метафизическим телеологическим принципом и биологической ориентацией имеются, видимо, и прямые и обратные связи: действительно, пример с Платоном показывает, что возможна телеология без биологизма. Но Мансьон как будто забывает об этом и, по сути дела, открытие телеологической рациональности приписывает целиком Аристотелю. Но, во-первых, телеологический принцип противостоит механистической, а не математической ориентации, и именно поэтому он вполне мог уживаться с математизмом Платона. А во-вторых, Мансьон фактически смешивает механистический и математический подходы.

Естественно, Аристотель основательно развил, углубил и расширил телеологию, которую выдвинул Платон (постижение бытия из идеи блага). Видимо, одной из этих модификаций, внесенных Стагиритом, была интеграция всей «толщи» явлений подлунного мира с точки зрения принципа финальных причин, в то время как у Платона в деталях его физики немало элементов досократовского «механицизма».

Нам представляется удачным анализ, проделанный Мансьон, в том отношении, что он показывает, как формируется нематематический подход Аристотеля. В частности, предпосылкой для него выступает аристотелевское требование полноты рассмотрения причин явлений, сочетания целевых и материальных определений, причем при этом оказывается значимым аристотелевское обращение к анализу ремесла или искусства (например, «О душе», 1, 403а 24–b12). Однако от такой нематематичности еще весьма далеко до конкретных форм проявления качественного характера аристотелевской науки.

Как мы полагаем, анализ проблемы, затронутой Мансьон, требует как четкой дифференциации понятия квалитативизма, так и разграничения телеологического принципа, биосхем и органического подхода, хотя между ними, безусловно, существуют тесные связи. Такой дифференциации нет в работе Мансьон. По сути дела она рассматривает только метафизико-эйдетический квалитативизм, за вычетом примыкающей к нему концепции качественного изменения. Вместе с тем она ограничивается анализом только телеологии или финальной причинности и не рассматривает ни органического подхода, ни влияния биосхем. Если метафизико-эйдетический квалитативизм действительно весьма жестко связан с телеологией, что, собственно, и проанализировано в статье Мансьон, то связь с ней физико-динамического квалитативизма совсем другая[141].

Действительно, во-первых, Аристотель четко ограничивает динамику стихий и качеств там, где осуществляются телеологические процессы, т. е. процессы, явно управляемые целями, в иерархии которых высшую позицию (как и у Платона) занимает Благо. «Что одни вещи бывают, а другие становятся хорошими и прекрасными, – говорит Аристотель, – причиной этого не может, естественно, быть ни огонь, ни земля, ни что-либо другое в этом роде…» (Метафизика, I, 984b 10–15).

Но, во-вторых, это не означает, что качества-силы не действуют там, где протекают процессы «становления хорошим»: они просто подчинены этим высшим целям. Качества-силы являются «инструментами» действующей финально природы, однако они, особенно на низших стадиях организации, действуют более или менее самостоятельно. Формальная причина (цель) ставится Аристотелем в более высокую и «сильную» позицию, чем материальная и действующая причины, которые и представлены в качествах, действующих самостоятельно как силы. Кстати, это означает, что здесь нет полной «субстанциализации» качеств: если бы она была, то как сущности качества сами бы в себе аккумулировали и целевую причинность. А ущерб их в этом отношении недвусмысленно фиксируется Аристотелем в конце IV книги «Метеорологии» (IV, 12). Во второй книге «О возникновении животных» Аристотель говорит, что «как возникающее через искусство создается посредством инструментов, правильнее говоря, посредством их движения… так и сила питательной души… производит рост, пользуясь в качестве инструментов теплотой и холодом» (II, 4, 74. 26–33). Сущность же, строго говоря, не может быть инструментом: она – самоцель. Кстати, приведенная цитата показывает, что в схематическом конституировании учения о качествах-силах мы видим прежде всего использование схем ремесла, а не биосхем. Однако они примешаны к схемам ремесла. Действительно, мы отмечали роль анализа процессов питания для функционирования представлений о качествах-силах, а также вообще поразительное «сродство» между конкретным медико-биологическим анализом и этими представлениями.

Что же касается качественных подходов в космологии и общей физике, то их связь с биосхемами и органическим подходом также может быть прослежена. Несомненно, что отсутствие принципа инерции в аристотелевском учении о движении обусловлено не в последнюю очередь его органической интуицией движения: живой организм останавливается, когда прекращает свою двигательную активность. В рамках такой модели нет места принципу инерции движения. Эта установка прямо читается в словах Аристотеля, когда он говорит, что движение есть «некая жизнь для всего образованного природой», правда, в том случае, если оно «не возникло и не исчезнет» (Физика, VIII, 1, 250b 14). Известное смешение или наложение друг на друга схем языка и схем жизни, возможно, значимо[142] и для конституирования концепции качественного изменения, хотя, на наш взгляд, решающую роль здесь играют схемы языка и логико-лингвистический анализ. Взаимосвязь биологии и психологии с учением о качественном изменении была нами прослежена в ходе анализа специфической концепции качественного изменения, изложенной в VII книге «Физики».

Заключая наше рассмотрение связи квалитативизма и телеологии, мы хотим обратить внимание на то, что логика аристотелевского мышления, требующая при формулировке целевых определений предмета указания на материальные средства воплощения цели, имеет свой определенный аналог в современном научном мышлении. В качестве примера мы можем указать на подход известного американского биохимика Дж. Уолда к проблеме отбора химических элементов в процессе биогенеза[143]. Этот подход исходит из того, что физические и химические свойства отбираемых элементов должны наилучшим образом соответствовать основным биохимическим функциям, характерным для живых организмов. В частности, для выполнения функций, связанных с энергетикой живого (аккумуляция энергии, ее эффективная трансляция и т. п.), требуется значительная лабильность химических связей и их достаточно широкий энергетический диапазон. Нетрудно показать, что этими качествами в наибольшей мере обладают такие элементы третьего периода периодической системы элементов, как сера и фосфор, что и обусловливает, по мысли Уолда, их включение в состав живых организмов.

Структура аристотелевского квалитативизма: вместо Заключения

Р ассмотренные нами интерпретации аристотелевского квалитативизма истолковывают это сложное, гетерогенное явление как простое и гомогенное, принимая фактически только один метафизико-эйдетический тип квалитативизма за весь феномен. Мы не нашли таких интерпретаций, которые бы вообще подразделяли бы аристотелевский квалитативизм на типы или виды и объясняли их дифференцированно. Между тем без такого