выступает не математика, а «аналитика», или логика. Во-вторых, это субстан-циализм и квалитативизм, причем оба они ставятся в жесткую связь. «Кроме того, – говорит Робэн, охарактеризовав позицию Аристотеля относительно математики, – аристотелевская наука, как это часто и с полным основанием замечали, является существенным образом квалитативистской и субстанциалистской, каждое качество или ансамбль качеств определяет одну субстанцию» [115, с. 64]. Эта жесткая связь субстанциализма, т. е. позиции, исходящей из примата сущностей в онтологии и учении о познании, и квалитативизма позволяет нам вскрыть, что же Робэн понимает под последним.

Квалитативизм Аристотеля, по Робэну, является характеристикой всей науки Стагирита. Попытаемся реконструировать его позицию в целом. Итак, Аристотель иначе смотрит на математику, чем Платон, и делает универсальным инструментом научного знания не математику, а «аналитику», т. е. логику, логические связи и отношения, подчиняющиеся особым законам. Основные понятия аристотелевской онтологии – сущность (субстанция) и качество, причем качества определяют содержание субстанций, субстанции же выступают как носители качеств. И качества и субстанции – это понятия, которые связываются исключительно логическими, «вербальными» связями определенного рода. Это, очевидно именно так, раз не математика с ее «образом» (геометрия) и «числом» (арифметика) выступают универсальным инструментом знания, а «аналитика». Гарантируемая ею формально-логическая организованность знания обусловливает его рациональный характер, служит характерным определением рациональности всей аристотелевской науки.

Робэн понимает аристотелевский квалитативизм как «логику концептуального качества» [115, с. 65] (курсив наш. – В.В.). Поэтому квалитативизм как метод адэкватнее всего работает, по мнению Робэна, в онтологии. Но в физике, где значимым предметом выступает нечто весьма далекое от логики – чувственно-ощущаемые вещи, материя, движение, – там квалитативизм уже не чувствует себя свободно. Поскольку Робэн понимает квалитативизм как универсальную характеристику всей аристотелевской науки, то в физике, по его мнению, он проявляется исключительно в диалектике, в анализе понятий, т. е., вообще говоря, в работе со словом при решении физических проблем.

Значит, квалитативизм-субстанциализм Аристотеля, по Робэну, в физике обнаруживается во всех логических и диалектических процедурах: это и диалектическая полемика с предшественниками, и анализ основных понятий, и, наконец, логический перенос качеств с одной субстанции на другую как средство объяснения физических явлений. На последний момент мы бы хотели обратить особое внимание. Здесь важно не спутать чисто логическую трансляцию качеств как предикатов суждений с физическим процессом движения качеств, с их динамикой в физическом пространстве и времени.

Робэн имеет в виду только силлогистическую логику, когда анализирует перенос качеств. Реконструируя квалитативистско-субстанциалистское мышление Аристотеля, французский исследователь говорит: «Я бы достаточным образом объяснил, почему Сократ должен умереть, когда прочертил бы логическую связь между понятием “Сократ” и понятием “человек”» [115, с. 64]. По мысли Робэна, силлогизм как логическая процедура фактически заменяет физическое исследование структуры и механизма естественного процесса (здесь: смерти), причем в этой замене и состоит специфика аристотелевского мышления с его «квалитативизмом» и «субстанциализмом». На этом примере (как объяснить смерть Сократа) Робэн раскрывает всю суть своей концепции. Этот квалитативистский субстанциализм Робэн объясняет и исторически. Аристотель, говорит французский историк, присоединяется к традиции риторов и софистов, он скорее преподаватель, озабоченный формальным образованием ума и дидактическими целями, чем ученый-исследователь. На этом пути и возникает «логическая мифология» [115, с. 300], которая превращает понятийные схемы в формальные «отмычки» для решения всех частных содержательных проблем. Если биолога Кюри интересует «мифология качеств», т. е. физико-динамический квалитативизм Аристотеля, то философ Робэн целиком поглощен «логической мифологией» качеств и сущностей. Эта мифология, говорит он, опаснее платоновской, так как она выдает себя за нечто большее, за науку [там же].

Аристотель много раз упрекал диалектиков за чрезмерное злоупотребление отвлеченными словесными спекуляциями, за недостаточность наблюдений и опыта. Но в качестве «квалитативиста» он сам, в рамках концепции Робэна, выступает как чистый логик и диалектик. Где он прибегает к описательному методу, опираясь на наблюдения, там он преодолевает пределы своей «логики концептуального качества». Так происходит, например, в его психологии и биологии. Но описание – это не объяснение, а в методах объяснения у него преобладает квалитативизм, который приводит к «псевдообъяснениям». Поэтому в плане общей структуры научного знания и в плане его функций объяснение больше других познавательных процдур страдает от этого чисто «логического» квалитативизма.

Смелые, широкие сопоставления Робэна, этого крупного специалиста по Платону и Аристотелю, несомненно вызывают стремление глубже разобраться в проблеме, Мы хотим прежде всего рассмотреть вопрос об аристотелевском «вербализме» в его отношении к квалитативизму. Интересную концепцию аристотелевского вербализма, во многом совпадающую с выводами Робэна, дал Обанк. Он считает, что суть его в противопоставлении Аристотелем культуры как диалектической универсальности ума специальным наукам. Отождествляя «беспредметную» диалектику с культурой и противопоставляя ее предметной науке, Аристотель, утверждает Обанк, «возвращается к традиции риторов и софистов, с которой боролся Платон» [31, с. 147]. В результате такого отождествления и противопоставления «риторический вербализм превращается в орудие критики» [там же, с. 148]. Относительно вербализма Аристотеля мы бы хотели заметить, что, на наш взгляд, он преувеличен.

Как справедливо отмечает и сам Робэн, «вербализм Аристотеля был сильно преувеличен как его рьяными последователями, так и их противниками» [115, с. 302]. Во-первых, известно, что Аристотель широко использовал невербальные приемы: схемы и рисунки, прямое наблюдение, мысленный эксперимент и даже грубые количественные зависимости. По свидетельству Карпова, исследовавшего биологические работы Стагирита, «в “Истории животных” анатомическое описание многих частей дается полнее (чем в трактате “О возникновении животных”. – В.В.), а относящееся сюда было даже снабжено рисунком»[137].

Действительно, Аристотель дает здесь наглядную схему с символическими обозначениями. Можно было привести и другие примеры, о некоторых из которых мы говорили выше. Во-вторых, «логической мифологией» и «пустым вербализмом» аристотелизм становится в поздней схоластике перед лицом возникающей науки Нового времени. А у самого Аристотеля его метафизико-логические схемы вряд ли являются пустой игрой в слова: он выдвигает свои понятия, пытаясь решить вполне предметные научные апории. Поэтому дело здесь не в вербальности как таковой, – ведь использование слова характеризует все научные подходы и не только науку, – а в совершенно особом понятийном аппарате Аристотеля, включающем его основные метафизические и логические понятия. Говорить о «вербализме вообще» – значит еще больше запутывать и без того нелегкую проблему аристотелевского мышления и его квалитативизма.

Мы бы хотели отметить непоследовательность и определенную внутреннюю противоречивость в концепции Робэна. Это касается его отождествления квалитативизма, с одной стороны, с логикой (силлогистического толка) [115, с. 64–65], а с другой – с сенсуалистической установкой, близкой к здравому смыслу обыденного сознания[138] [там же, с. 67]. Это отождествление квалитативизма (и, не забудем, и субстанциализма: у Робэна это фактически одно) с такого рода сенсуализмом трудно примирить с его же истолкованием аристотелевского квалитативизма как логики и