Собственные планы.

Мой язык существует отдельно от меня, и лишь воля дракона удерживает меня на краю сознания, не позволяя рассказать вообще обо всем. А судья слушает. Он вновь похож на статую.

Говорят, во дворце есть целая галерея, где выставлены восковые статуи всех императоров и людей известных, и каждый, заплатив золотой лепесток, может войти…

Не верю.

Во дворцы не пускают просто так…

— Я там был, — сказал судья, прерывая мой словесный поток. — Они и вправду кажутся живыми, что до меня… подобных мне… право говорить с душой не дается просто так. Взамен… многое просят. Ранее я был уверен, что оно того стоит.

— А теперь?

— Я не могу вернуть утраченное, но я надеюсь сберечь то, что осталось… — Он вернул чашку, так и не притронувшись к горькому чаю. — Ваша матушка, сколь я понял, хотела сохранить молодость и красоту. А еще ей отчаянно нужны были деньги. Она не отличалась умом, но украденная у юного исиго сила позволяла ей дурманить разум иным людям. Они сами приходили к ней. Ваша матушка забирала жизненные силы, а тела отдавала демонам…

…которым обещала и мою душу.

Почему?

Магия.

И мне стоит спросить своего колдуна, он объяснит подробней, если интересно. Но сложно забрать время у чужого человека. У того же, кто связан узами крови, годы отнять легко. И клеймо на мне, поставленное волей матери, отдало бы непрожитое время, а душу демонам.

Им редко перепадают сладкие души невинных людей.

Это сложно понять, а принять и того сложнее. И я отодвигаю все на потом. После, когда останусь одна, когда…

…душу и демонам.

Надеюсь, они сожрали не только ее тело…

— Кэед к вам привязалась, — я говорю и смотрю в худое лицо, черты которого дрожат, но не плывут. — Для вас это игра?

Нет.

Он пришел из любопытства.

И вернулся, ведомый им же. И еще, пожалуй, куском шелка с вышитым на нем листком… что такое красота? Он почти забыл.

Души судей постепенно покрываются льдом, ибо закон и высшая справедливость требуют, чтобы сердце молчало. Но ему повезло в том, что он не собирался поддаваться своей зиме. А потому…

— Я привел к ней исиго, который удостоен права прикасаться к ногам Императрицы, — сказал судья, и на ладони его появился шелковый платок. — Однако тот утверждает, что ступни слишком искалечены. И давно. Он способен немного раздвинуть кости, чтобы ее не мучили боли, но и только. Ходить, как обычные люди, она не сможет.

— Ей не надо ходить, как обычные, — я вздыхаю.

И спиною чувствую настороженный взгляд. Урлак не настолько добр, чтобы надолго оставить меня без присмотра. Вот неугомонный…

Ему я тоже расскажу.

О многом.

— Будет больно.

— Ей постоянно больно. И… позволь ей решить самой.

Тень улыбки на лице.

И ответ:

— Я позволил.

Три дня.

И две ночи, в которых я спускалась то в черно-красный мир, одинаково и горячий, и холодный, то оказывалась на берегу, то… просто плутала во сне. На третью я просто сказала Урлаку:

— Не уходи.

А он, приподняв бровь, поинтересовался:

— В жены пойдешь?

— По обычаю тьерингов?

— По любому.

Пойду.

Уже хотя бы потому, что рядом с ним кошмары меня оставили. Правильно, даже дурным снам нечего делать в чужой постели. И плевать, что в этой постели мы просто лежим — ребра дают о себе знать. И ожоги заживать не спешат. Магия плохо на меня действует, хотя господин Нерако уверен, что дело не в ней, а в моем врожденном упрямстве, которое мешает исцелению.

— Я тебя не люблю, — сочла нужным предупредить его. — Пока… еще… наверное… точно не знаю, но почти уверена… и…

Он хмыкнул.

— Женщины всегда много говорят.

— А еще я хочу перевезти дом. Туда, где будем жить.

— Я построю новый.

— Новый — хорошо, но я хочу перевезти старый. Здесь откроем школу для девочек… девочек можно купить очень дешево…

Правда, вряд ли Кэед, на которую я рассчитывала, покинет город.

— И просто я хочу…

— Хорошо.

Вот так взял и согласился? И… и наверное, редко когда удается почувствовать себя подобной императрице.

— С садом не выйдет, — слегка подумав, уточнил Урлак. — Деревья не выкопать… и пруд…

— Сделаешь новый.

— Сделаю.

Теперь вздыхаю я. И этот вздох колышет тени, те пляшут, вырисовывая на потолке узоры, хотелось бы полагать, новой счастливой жизни.

— Я не уверена, что могу оставить Юкико… она совсем ребенок, а ребенок с ребенком…

— Заберем.

— Колдун ее не отдаст.

— Заберем и колдуна. Нам пригодится… тоже безголовый. — Урлак умеет ворчать, правда, беззлобно, и мне смешно становится.

Заберем.

И колдуна.

И Мацухито вместе с ее лекарем, который так и не сумел подать прошение об открытии практики. Он, потративший годы в чужой стране, тоже потерялся здесь. Да и дом его по-прежнему беспокоен, поэтому господин Нерако будет рад сменить его на другой. А школа… можно учить не только девочек. В этом мире хватает сирот и беспризорников, и если хоть кто-то получит шанс…

Я говорю.

А меня слушают. И не перебивают. И не спешат рассказать, почему моя безумная — по местным меркам определенно безумная — идея обречена на провал.

— Женщина, — Урлак все-таки не выдерживает, кажется, там, где я строю чудесный город, по красоте равный Императорскому, и закрывает мне рот пальцем, — ты слишком много говоришь…

А целоваться он умеет.

И это тоже хорошо.

Этот берег отличался от виденного мною во сне. Он был… ярче?

Определенно.

Темно-красные камни, будто куски мяса. Вода цвета неба или же наоборот, главное, что где-то там у горизонта они смыкались, скрывая тени дальних островов.

Пена.

Полуразрушенная дорога, по которой я иду. Идти легко, хотя и немного страшно, ведь сны — это сны, а явь… у меня с собой огромная корзина, которую я несу, поставив на голову. Неожиданно способ этот кажется вполне удобным.

Я придерживаю корзину руками.

И стараюсь отделаться от мысли, что Урлак точно придет в ярость. Он собирался со мной, но… сонное зелье действует и на тьерингов тоже.