— Где они, злодеи, Ондрюшка, не знаешь ли? — спросил сосед, извозчик.

— Двое в приказной избе схоронились, третий у Битяговского в доме на печь залез. Я видел, как они с княжьего двора бежали. А главный меж ними Борис Годунов. Слуга царский на господина своего руку поднял. Ищите всех, кто царевича убил!

Посадские мужики побежали искать жильцов.

Михайла Нагой с окровавленным молотком подошел к Василисе Волоховой:

— Кто велел царевича убить? Говори, ведьма!

Боярыня-мамка увидела смерть.

— Правитель Борис Годунов, — всхлипывала она, — повелел убить царевича, а мы, что ж, мы люди маленькие, подневольные. Пощадите!

— Кому повелел?

— Дьяку Михайле Битяговскому и мне. Пощадите, помилуйте…

— Ведьма!

Михаил Нагой замахнулся молотком.

Дядя Андрей Нагой схватил его за руку.

— Оставь, не убивай. Она великому государю Федору Ивановичу должна поведать, кто на брата его, царевича, руку поднял. Бориске головы не сносить.

Михайла вздохнул, опустил руку, вытер пот со лба.

— Твоя правда, пусть живет.

— Убивцы, убивцы! — снова раздались крики.

Верный слуга Василисы Волоховой из сострадания надел ей на голову свою шапку. Для женщины не было большего позора, чем быть на людях без платка или шапки. Посадские с воем ринулись на него, смяли, проломили череп дубиной, сбили с головы боярыни шапку.

На площадь перед Константино-Еленинской церковью посадские приволокли Данилу Битяговского и Никиту Качалова, их нашли в приказной избе. Вольные казаки с барок привели упиравшегося, рыдавшего во весь голос Оську Волохова. Царица повелела его умертвить.

— Миленькие, родименькие, не убивайте! Я не хотел царевича сгубить, отказывался, — выкрикивал он, — повелели мне… Мамка приказала! — Он вырвался из рук и кинулся в церковь Спаса.

Мужики кинулись за ним. Оська обхватил деревянный столб, поддерживающий церковные своды, и отчаянно вопил о спасении. Мужики с трудом оторвали крепкие руки от столба и выволокли его на площадь, кинули на землю и стали избивать на глазах у матери. Истопник Васюк Щелин пожалел Оську, бросился, лег на него, закрыл своим телом, чтобы не забили до смерти. Васюка убили тут же, над Волоховым.

Заступился за своего шурина племянник дьяка Битяговского, Никита Качалов. Убили Никиту Качалова. Когда забивали насмерть Данилу Битяговского, он назвал еще несколько человек. Приволокли и этих людей и растерзали на площади. Посадские люди все прибывали на княжий двор. Вольных людей — казаков со стоявших на Волге барок и лодок — прибывало и прибывало. Зашумели среди народа сказанные Битяговским и Михайлой Нагим страшные слова о Юрьеве дне. Нагие, поднявшие на ноги людей колокольным звоном, не могли остановить разгоревшиеся страсти. Начинался мятеж.

Андрей Нагой, дядя царевича, перепугался и послал гонца за архимандритом Вознесенского монастыря отцом Феодоритом, главной духовной властью в Угличе.

Тем временем десяток мужиков побежали грабить двор Михайлы Битяговского. Разнесли избу и конюшни, вывели и разобрали по рукам лошадей. Из погреба выкатили бочки с пивом и медом. Питье выпили и разлили на землю, а бочки переколотили. Жену дьяка Овдотью ободрали и простоволосую вместе с дочерьми Дунькою и Манькою поволокли на княжий двор.

— Бей их, чего смотришь? — закричали со всех сторон.

— Пожалейте, родненькие! — вопила Овдотья. — Помилуйте деточек невинных.

— Гадючье отродье теперя жалеть нечего!

Толпа окружала семью дьяка Битяговского все плотнее. Люди размахивали кулаками и вилами. Смерть была совсем близко.

— Дорогу, дорогу! — закричали мужики, те, кто стоял ближе к Никольским воротам. — Святые отцы едут!

Несколько здоровенных монахов расчищали дорогу архимандриту Феодориту и игумену Савватию. Они вместе служили обедню в Вознесенском монастыре. Услышав колокольный звон и получив призыв Андрея Нагого, сели на крестьянскую телегу и примчались на княжий двор.

Из толпы показался высокий, могучего сложения Феодорит в полном праздничном облачении.

— Стойте, безбожники! — раздался его бас. — Стойте, вам говорю!

Он поднял двумя руками серебряный крест над головой. За ним выступал старенький седовласый игумен Савватий.

Жена дьяка Овдотья и дочери Дунька и Манька вырвались из рук посадских и спрятались за спины святителей.

— Прекратить звон! — распорядился архимандрит. — Немедля прекратить!

Рослый рыжий монах бросился на колокольню Спаса. Другой прыгнул в телегу и погнал лошадей в посад.

Архимандрит подошел к убитому царевичу Дмитрию, поднял лежавшую на нем царицу Марью. Несколько мгновений он смотрел на мертвое тело, перекрестился.

— Пойдем, матушка, — вздохнув, сказал он и, бережно поддерживая под руку царицу, повел ее во дворец.

Набатные колокола перестали звонить, наступила страшная тишина. Мятеж прекратился как-то сам собой. Тела повинных в убийстве царевича Дмитрия посадские бросили в яму, вырытую за стеной крепости, и зарыли без отпевания. Землю на могиле затоптали ногами.

Мужики, учинившие самосуд, расходились, понурив головы, с тяжестью на сердце, медленно, словно нехотя. Крестясь на церковные кресты, чесали потные затылки.

Гроб царевича Дмитрия, убранный цветами, поставили в церковь Спаса. Распластавшись возле гроба, неутешно плакала его мать Марья Федоровна.

Царицыны братья Михайла и Григорий и дядя Андрей Нагой собрались в церковном приделе на совет. И было о чем подумать. После смерти царевича Дмитрия, наследника московского престола, положение семейства Нагих резко ухудшилось. Из родственников будущего московского царя, перед которыми заискивали и которых побаивались, они превратились в незнатных и небогатых придворных.

Убит царский дьяк, лицо правительственное, высокое. Убиты еще тридцать человек. Как посмотрят в Москве на такое самоуправство? По голове не погладят, конечно… Но ведь убит наследник престола царевич Дмитрий! В Москве скажут, надо бы убивцев повязать и отправить в разбойный приказ, там бы разобрались.

А теперь придется Нагим принять на себя удар, придется держать ответ за убитых. Андрей Федорович Нагой, будучи умнее своих племянников, все ясно себе представил.

— Бориска Годунов нам не простит, — сказал он. — Посадские мужики его виноватили в смерти царевича. Он-де приказывал. Да Юрьев день поминали вовсе не к месту. Вот что страшно. И ты, Михайла, и ты, Григорий, об этом кричали. Нам всем — ссылка и опала, а царицу Марью вовсе в монастырь постригут.

— Дьяк Битяговский сам имя Борисово назвал.