— Кто знает, на что больше нужно духовных сил: жить или умереть? — философски заметил Моторин и тут же по-деловому продолжил: — Как вы понимаете, теперь дело приобрело несколько иной оборот: мы не можем не отдать должного мужеству генерала, закрывшего все собой.

— Хотите прекратить разработку? — вскинулся Чуенков. — Но Шабалин отнюдь не Александр Матросов, закрывший собой амбразуру дота.

— Вы меня неверно поняли, — слегка поморщился Валерий Иванович. — Просто после смерти Шабалина материалы приобрели несколько иное значение. Там, — он многозначительно показал пальцем на потолок, — не желают скандала! Тем более, способного вызвать громкий резонанс в средствах массовой информации, особенно зарубежных.

— И что же теперь нам делать? — Чуенков поиграл желваками на скулах, едва сдерживая готовый прорваться наружу гнев.

— Оперативную разработку продолжите под моим непосредственным руководством, — закуривая, сообщил Моторин. — Я полагаю, политическая шумиха нам не нужна! Есть факт уголовщины с попытками нелегальной торговли вооружениями. Все ясно? Кстати, ваш этот, как его, Бахарев? Он все еще в отпуске? Кстати, мне сдается, его отпуск чистая фикция? Разве не так? Ладно, не возражайте! Пусть закончит свою часть работы и отправляется в настоящий отпуск: он его заслужил еще в Южных Предгорьях.

— Как же мы поступим с «ВЕПРЕМ»?

Чуенков видел: генералом овладело радостное возбуждение. Еще бы, у него все пока получалось именно так, как он задумал и как угодно высокому руководству. И трудно сказать — что важнее? Наверное, все-таки второе, поскольку если не угодишь власть предержащим, то недолго просидишь в начальственном кресле.

То, что на самом деле произошло между Моториным и Шабалиным, теперь навсегда останется тайной и о действительном ходе событий можно лишь только догадываться. Но догадки к делу не пришьешь, а осторожный Валерий Иванович уже предусмотрительно успел заручиться одобрением своей версии со стороны высокого руководства. Ловко все провернул, ничего не скажешь. Главное, он сумел обойтись без громкого скандала, избежал шумихи и внимания средств массовой информации, что особенно ценилось в верхних эшелонах.

Мало того, даже Юрку Бахарева вспомнил! Вот только как теперь отправлять майора в отпуск второй раз за год? Ну, ладно, придется дать ему догулять то, что он еще не успел, а потом откомандировать на месячишко куда-нибудь в Московскую область, лишь бы убрать подальше с генеральских глаз долой — у Моторина память лошадиная, и спустя какое-то время он непременно вспомнит о майоре Бахареве. Значит, Юрка ему сильно мешает? И генерал хочет провернуть нечто только при помощи Чуенкова, посулив полковнику почести и награды?

— Как поступим? — Валерий Иванович глубоко затянулся и чуть наклонился над столом, доверительно понизив голос. — Разве вы еще не поняли, Виктор Николаевич? Все предельно просто, можно сказать тривиально! Мелочь, проходящую по делу, загоняем в уголовщину, ну а тех, кто покрупнее, непременно берем на крючок, и покрепче, чтобы не сорвались!

— И что с ними делать потом?

— Подождем указаний руководства. Вы же знаете, как обычно это бывает, не мне вас учить.

— Но заговор?!

— Нет никакого заговора, — сердито отрезал генерал. — Главного заговорщика скоро зароют на кладбище. Понятно? Вот так и действуйте, полковник! А награды и благодарность за работу считайте обеспеченными…

Советник МИДа Лев Михайлович Ульман и чиновник из Администрации Александр Исаевич Дороган встретились как всегда за биллиардным столом в ночном клубе «Робинзон»

— Как жизнь? — поинтересовался Ульман, выбирая кий.

— Разве это жизнь? Особенно при такой собачьей погоде, — отозвался Дороган, примериваясь, как бы получше разбить шары, чтобы не сделать противнику подставку. — Осень стоит слякотная, холодная и удивительно мерзкая. Кстати, мне один знакомый настоятельно рекомендовал не вести откровенных разговоров в злачных местах.

— А-а, — небрежно отмахнулся Лев Михайлович. — Если нас пишут, то пусть себе на здоровье. По крайне мере из наших уст они узнают то, о чем говорит весь город.

— Ну, далеко не весь.

— Хорошо, согласен, но тогда именно та часть населения, которая может заинтересовать тех, кто пишет.

— Опять политика, — желчно заметил Александр Исаевич и ударил по шару. Тот медленно покатился по зеленому сукну и чуть заметно толкнул плотно сомкнутый строй шаров на другом конце стола. Дороган довольно улыбнулся и отошел в сторону, давая приятелю возможность побегать вокруг стола, выбирая наиболее удачную позицию. Он был уверен, что сегодня выигрыш останется за ним.

— Политика? — фыркнул Ульман. — Где ты ее нашел, Саша? В том-то вся петрушка, что в нашей посттоталитарной стране, где от политики может зависеть твоя жизнь, как это ни прискорбно и странно, самой политики нет!

— Да?

— Представь себе! Есть грызня временщиков у трона за лакомый кусок, есть аппаратные интриги, есть, наконец, самый, что ни в сказке сказать, ни пером описать махровый криминал, но политики нет!

— Это страшно.

Дороган открыл банку пива, подал ее приятелю, а себе взял пепси и с горечью подумал: и тут все заполонили западные напитки, словно мы навсегда разучились делать свои. Неужели их пепси выстояла бы против наших квасков — малинового или там, к примеру, вишневого или брусничного? Так нет, пепси упорно толкали на российский рынок, давали дорогостоящую рекламу, душили отечественного производителя. А все почему? Деньги! Кто-то прилично взял в лапу, а Левка говорит, — нет политики?! Да разве создание всеобщего бардака, при котором можно постоянно ловить рыбу в мутной воде, не своего рода политика?

— Страшно, — согласился Ульман.

Он ударил, разогнал шары по всему столу. Александр Исаевич немного оживился: кажется; действительно сегодня удастся обставить Левку? Хотя, не на корову же они играли, в конце-то концов? Впрочем, в каждом настоящем мужчине до самой смерти сидит мальчишка, готовый азартно играть и жестоко переживающий поражение, пусть пустяковое, но царапающее самолюбие.

— Да ну ее, эту политику, — отхлебнув пива, пробурчал дипломат. — Разговоры о ней слишком далеко заведут. Кстати, слышал новость? В республике Южных Предгорий начали поговаривать о национальном примирении. Каково?

— Однородным нациям всегда легче договориться, — вздохнул чиновник. — Вон какие такие проблемы у немцев даже после воссоединения Германии? Они все немцы, все одной веры, говорят на одном языке и имеют общую культуру. Корни одни, нация одна, так же, как у французов или англичан. А вот с ирландцами у них уже серьезные разногласия. Так и наши, с позволения сказать, друзья-азиаты в конце концов непременно договорятся между собой и даже могут образовать коалиционное правительство.

— Да, у них один язык и одна вера, — допивая пиво, согласился Лев Михайлович. — А Россия многонациональна, не говоря уже о бывшем Союзе. Как удавка ослабела, все тут же и побежали.