хотите мое мнение, такие дети должны учиться со своими соплеменниками, и родителям стоит это знать. Ее забрали из школы.

– Что‑нибудь еще? – тороплю ее. Уже ясно, что мало-мальски ценной информации она не сообщит.

– Слышала еще, что у девочки слабое здоровье. У нее часто болела голова, вот наша медсестра с ней намучилась… Чуть что – шмыг к ней в кабинет и рассиживает там часами. Но пани Новак слишком добрая…

– Добрая, как же, – не сдержавшись, хмыкаю злобно, и учительница тут же бросает на меня полный подозрения взгляд.

– Кто вы такая? И где ваш блокнотик? – тянет она и отнимает у меня руку, пятясь.

– Блокнотик? Нет, подождите! Где я могу встретить пани Новак? Как мне переговорить с ней?

– Не знаю, – огрызается учительница и быстрым шагом идет прочь. – Ее сегодня не было!

Я тоже трусливо ретируюсь, чтобы более не привлекать ничьего внимания.

Дома мы держим с Юлькой совет. Она предлагает пробраться в школу ночью и исследовать личные дела в поисках адреса если не пани Новак, то Сары Бергман точно. Я против очередного взлома и лишнего риска. Мы не ссоримся, нет-нет, но наше хрупкое единодушие трещит по всем швам.

– Хорошо. – Юлия внезапно сдается, даже руки свешивает вдоль тела. – Ты воевода. Что ты предлагаешь?

– Мы не можем больше расспрашивать о пани Новак или Саре. Но Сара знает, где та живет. Если верить учительнице, с которой я говорила, она за ней чуть ли не хвостом ходила.

– А я о чем? – самодовольно ухмыляется Юлька так, что мне хочется стереть эту улыбку платком.

– Скорей всего, Сара и есть ее новый образец. – Качаю головой. – Она прирожденная жертва, она одинока и доверчива. Я даже думаю, что головные боли мучили ее неспроста. А пани Новак была близка к медицине, она сама говорила, что училась по учебникам своего брата, Виктора Лозинского. Уж что-что, а мазать колени зеленкой она легко смогла бы.

– Я до сих пор не понимаю, к чему ты клонишь?

– Мы не будем искать пани Новак, пока не найдем и не спасем Сару. Никто больше не должен пострадать.

Юлия смотрит выжидающе.

– И искать мы будем в еврейском местечке, – заключаю я. – Сейчас всюду рыщут журналисты, родители забрали Сару из общей школы. Либо ее уже вывезли из страны, либо она там.

* * *

Казалось, она ждала нас. Я сразу узнаю сбитую фигурку с торчащими во все стороны волнистыми волосами, толстоватые щиколотки с собранными на них гармошками шерстяными чулками, большой нос, очки с круглыми стеклами. Она что‑то яростно шепчет, обращаясь к темным водам речки. Не собирается же прыгнуть?

Приближаемся медленно, чтобы не спугнуть. Она замечает нас и выглядит ошеломленной. Глаза уставлены в мои.

Узнала. Боится ли?

Я наклоняюсь так, чтобы наши лица оказались на одном уровне:

– Ну, привет, Сара. Скажи, ты знаешь, где сейчас Душечка?..

Но Сара меня не слышит, потому что отвечает совершенно другое:

– Я просила о помощи, и вы пришли. Вы спасете моего папу.

«Говорят… ее отец заколол того мальчонку…»

– Я вырезала знак, прочитала молитву, я загадала желание! – Сара повышает голос и задирает подбородок с розовым следом зажившей, но глубокой ссадины. – Я призвала вас, чтобы вы помогли! Его арестовали и держат в тюрьме, а поверенный не дает денег на адвоката! Мама ушла закладывать бусы и кольца, чтобы заплатить, но… – Она роняет голову на грудь и продолжает уже тише, глухим несчастным голосом: – Но у нее ничего не получится, я уже знаю. Все как сговорились, не хотят слушать… Поэтому мне нужны вы, вы ведь… вы…

Она явно не знает, как продолжить свою пламенную речь. Кто мы такие? Старшеклассницы, которые казались всемогущими в стенах проклятого пансиона? Таинственный клуб любительниц поплясать по ночам? Змеиное кодло, что жалит само себя? Или просто потерянные, истерзанные чужой волей девчонки, оставшиеся без семьи, без защиты?

Я не в силах смотреть в огромные Сарины глаза.

– Сара, мы пришли узнать о Душечке. Нам нужно найти ее, потому что…

– Она обманщица и предательница, я уже знаю, – фыркает Сара и каким‑то очень взрослым жестом отбрасывает растрепанные волосы за плечо. – Она что‑то делала с вами и немножко со мной. И у нее фальшивое имя, никакая она не пани Новак.

Впервые оборачиваюсь на Юльку, но та вовсе не выглядит удивленной, только в глазах загорается огонек недоброго интереса. А вот Франтишка беззастенчиво рассматривает Сару и отчего‑то дергает Юльку за рукав, будто отчаянно хочет сообщить что‑то важное.

– Она получает письма из-за границы, по-моему, какие‑то секретные, – продолжает Сара. – А еще я знаю, где она живет, так‑то! Но мне на нее уже наплевать, и вам я ничего не скажу, хоть режьте меня! Мне нужен мой папа, а остальные пусть хоть пропадом пропадут!

По щекам младшегодки катятся слезы, крупные-крупные, но она не всхлипывает, не скулит, даже не утирает их. Я знаю такие слезы – это отчаяние, это бессилие, это ярость мыши, загнанной в тупик лабиринта разрядами тока. Сейчас она способна на все, даже прогрызть свою картонную тюрьму. Но я верю, что она не скажет ничего.

Могу ли я на нее злиться за это? Конечно, могу, кто ж мне запретит! Но вот имею ли право – другой вопрос.

Усталость накрывает удушливой волной. Будь мой отец жив, я бы, может, и смогла уговорить его применить какие‑то связи, поговорить с кем‑то из верхов… Но, будь он жив, меня бы здесь и не было. Никого из нас не было бы в этом нищем штетле на окраине города, на мосту над ледяной рекой. Приваливаюсь к перилам, но они такие хлипкие, что я даже не могу на них опереться.

– Пожалуйста, – шепчет малявка, видимо уже теряя надежду.

Будь у меня хоть малейший шанс спасти папу, разве я не билась бы до последнего? Вот и Сара… бьется. Только не с теми.

А наше время на поимку пани Новак тает, она может исчезнуть в любой момент, почуяв неладное.

– Сара. – Прикрываю глаза, чтобы собраться с мыслями. – Тебе не победить, но ты еще не все потеряла. Мама тебя наверняка любит, ты должна быть с ней, а с отцом все как‑нибудь образуется. И ты, и мы – мы всего лишь… Это не в наших силах, поверь. Зато мы можем остановить настоящую злодейку, понимаешь? Ту, что мучает ни в чем не повинных…

– Мой папа ни в чем не повинен! – вдруг кричит Сара, сжимая кулачки. – И я его не брошу!

Я никогда не умела останавливать истерики. Самым эффективным методом, по моему опыту, были крепкая оплеуха или успокоительный укол. Только вот бить малявку мне вовсе не хочется, зато резко захотелось влепить себе. И еще раз, и еще, только чтобы спала с глаз эта гадкая белая пелена, затмевающая мысли. Чтобы перестали в ней бегать цветные искры-кольца… Думай, Магда, думай, соберись. Нужно сказать, нужно убедить, нужно…

– Нужно отбить твоего отца у полиции, – вдруг доносится до меня спокойный голос Юлии.

Я словно трезвею, сунув голову под струю ледяной воды. Что она только что сказала?

– Познакомься, – с улыбкой продолжает эта буйнопомешанная, – это Франтишка. Она хочет тебе что‑то сказать.

Не веря своим глазам, я наблюдаю, как Франтишка застенчиво подбирается к Саре и кладет той руки на плечи. Они почти одного роста. Франтишка прижимается