поставил его под удар начальства. Хорош же руководитель, если его машинисты делают все, что им заблагорассудится! Ведь так получается. А то еще и политическую базу подведут: отсутствие воспитательной работы, круговая порука, очковтирательство. Этого Ян Казимирович боится пуще всего.

Он вытер вспотевшую лысину, пригладил на затылке седеющую оборку волос, потянулся к чернильному прибору.

«Руководствуясь приказом народного комиссара путей сообщения № 83/Ц от 19 марта 1935 года, — писал Кончаловский, — за хулиганско-ухарскую езду машиниста третьего класса Пыжова Тимофея Авдеевича — отстранить от работы. Материалы расследования направить в прокуратуру для привлечения Т. А. Пыжова к судебной ответственности...»

Этим же приказом Кончаловский смещал помощника машиниста Андрея Раздольнова в кочегары, а кочегара переводил в слесари. Напоминал всему личному составу депо о необходимости строго соблюдать железную дисциплину.

...А в это время Тимофей готовился в обратный рейс. Паровоз стоял под составом, набирая пары. Ждали отправления. Вместе с дежурным, вручившим путевой лист, пришел машинист-наставник, представился, предъявил документы.

Внизу смеялся дежурный:

— Что, баламуты, добегались?! С конвоем прошвырнетесь!

— Ты, рожденный ползать! — прервал его Андрей. — Заткнись, колосник тебе в горло.

Назад ехали по старинке. Попытался было Тимофей дать на всю железку, но вмешался машинист-наставник. Согласно положению, он имел право в любой момент отстранить Тимофея и взять на себя управление локомотивом. С его авторитетом Тимофей не мог не считаться. Машинистами-наставниками назначают лишь механиков первого класса. А этот к тому же, видать, сам по себе был еще и занудным человеком. Чуть ли не экзамен Тимофею устроил. Каждый шаг, каждое движение фиксировал.

Тимофей помалкивал, хмурился, делал свое дело. Косил глазом на наставника, когда тот переключился на Андрея со своими поучениями: как топить, как держать пар.

Андрей не молчал. Не такой у него характер.

— Эк, жалость, — говорил с наигранной простоватостью. — И где вы раньше были? Ехали сюда — по дурости своей притомились: сказать-то некому, чтоб не утруждали себя! Представляете? — сокрушенно качнул головой. — Или не верите?.. Ванюра! — окликнул кочегара. — У кого кости зудели?

— У меня же и зудели.

— Вот слышите? Ну, да теперь хоть отдохнем. Спасибо вам за заботу.

— Много разговариваешь, — заметил машинист-наставник.

— Виноват. Исправлюсь! — отрапортовал Андрей, поплевал на руки и взял лопату.

Машинист-наставник имел определенное задание: взять под контроль обратный, фактически последний рейс Тимофея и в случае чего самому привести состав в Ясногоровку, поскольку Пыжова уже ждал в депо приказ о снятии с работы. Но Тимофей неукоснительно выполнял все правила технической эксплуатации, не давая больше повода вмешиваться в свои действия. Он отлично вел маршрут, был внимателен и сосредоточен. Лишь временами улыбался, представляя, каким было лицо Кончаловского, когда он узнал об этой поездке. «Небось уже выговоряку приготовил, — подумал Тимофей. — Ну да черт с ним. Как-нибудь переживем. Зато уж душу отвел».

22

Разные люди встречались на пути Фроси: и грубовато-напористые, и молчаливые, робкие вздыхатели, преследовавшие ее лишь взглядами, полными обожания, восхищения и грусти. В техникуме почти все ребята были от нее без ума. Да что ребята! Преподаватели засматривались. А один даже уговаривал уехать с ним.

Никто из них не взволновал девичье сердце. Их внимание меньше всего трогало Фросю. Ее любовь еще где-то ходила-бродила стороной.

Фрося работает дежурным по станции. После окончания учебы направили ее в Алеевку. Нравится ей шумная станционная жизнь.

Особое удовольствие испытывала Фрося, встречая -и провожая поезда. В форменном, изящном, подогнанном по фигуре кителе, в красной фуражке, с сигнальными флажками в руке выходила она на перрон — строгая, сосредоточенная. Мимо нее сновали пассажиры, торопящиеся в буфет и из буфета, бежали желающие запастись водой. Тут же суетились провожающие и встречающие.

Фрося посматривала на часы, подходила к станционному колоколу. И не ожидая, пока угаснет его мелодичный звон, поднимала накрученный на древко флажок. Раздавалась трель кондукторского свистка. Затем — гудок паровоза. Состав трогался. Проплывали окна вагонов, а в них — лица, лица, лица. Многие из них улыбались ей, остающейся на этой станции: одни — просто так, невольно поддаваясь ее обаянию, другие — с грустинкой, словно сожалея, что эта красота лишь на мгновение явилась их взорам и они ее больше никогда не увидят. Кое-кто удивленно таращил глаза. Им в диковинку было видеть девушку дежурной по станции. Озорники же забрасывали ее воздушными поцелуями, манили куда-то в свои, не известные ей дали...

Нынешнее дежурство было беспокойное, и Фрося радовалась, что оно подходит к концу. Оставалось еще принять и отправить киевский поезд. Тогда она освободится, подождет немного, пока прибудет рабочий поезд, следующий в Ясногоровку, и, чтобы не идти, подъедет до Крутого Яра. Она всегда так добирается домой.

С киевского сошел всего один человек. Фрося невольно обратила на него внимание. Поравнявшись с ней, он будто споткнулся. На какое-то мгновение из взгляды встретились. В его глазах промелькнуло уже знакомое ей выражение восхищенного удивления. Фрося нахмурилась.

— Смотрите, товарищ, под ноги, — дерзко сказала ему. — Не то авария может случиться.

Он смутился, прошел мимо. И все же оглянулся. Фрося видела это, хотя и не смотрела в его сторону. Подумала: «Бывают же такие красивые...»

Ей никогда не встречался этот человек. Она бы могла поклясться в этом, ибо, раз увидев, его невозможно забыть. Уж очень он приметный: темная кудреватая бородка, а лицо совсем молодое. И на нем глаза — черные, загадочные, словно омут.

Фрося невольно посмотрела ему вслед. В это мгновение незнакомец снова обернулся. Она поспешно отвела взгляд...

Семен Акольцев угощал Кондрата Юдина и Лаврентия Толмачева.

— Ты не сумлевайся, — говорил ему Кондрат. — Сделаем все честь по чести. Как, Лаврушечка?

— Не впервой, — отозвался Лаврентий.

— Не-е, не увернется она от своей стихии, — продолжал Кондрат. — На этом деле я зубы съел. Кто сосватал девку Алешке Матющенко? Кондрат сосватал. А Прошке рябому? Уж какая норовистая была...

— Только ты, Кондрат, не заносись, — вмешался Лаврентий, которому перед Семеном и себе хотелось набить цену. — Перво-наперво, надобно сказ знать.

— Не тебе меня вчить, Лаврушечка, — с достоинством отозвался Кондрат.

Семен забеспокоился:

— Вы уж не ссорьтесь.

Мужики потянулись за стаканами.

— Как можно, — откликнулись в один голос.

А Кондрат добавил:

— Это у нас производственное совещание зараз кому что казать, уточняем. К такому разговору еще бы шкалик выставил.

— Выставлю, — пообещал Семен. — За