– Юра, – сказал я, – твой ход.

– У меня есть мечта, – проговорил тихо он.

Он смотрел куда-то прищуренными глазами и молчал.

– Мне кажется, ты ее выкрал, – потом сказал он.

– Нам не хватало только черной зависти! Теперь мы вместе, – сказал я, – я – это ты! А ты – это я!

– Так не бывает.

– И мы с тобой обязательно разрулим наше общее дело!

– Мы, безбожники?..

– Юра, – я добыл из запасников еще один (Жорин) аргумент, – ты скоро умрешь.

Ни один мускул не дрогнул на его лице, он по-прежнему смотрел вдаль, затем согласно кивнул и сказал:

– Ты и тут прав: времени у нас очень мало.

– Мы – уже давно не безбожники, – уверенно произнес я, – но мы те, кто впервые сделал попытку стащить Небо на Землю. Ты не можешь себе даже представить всю тяжесть бремени, что свалилось на наши плечи.

– Но как вы собираетесь сотворить столько клонов? Где взять генетический материал того же Хаммурапи?

– Технология очень проста: берешь гомогенат клеточных ядер стволовых клеток человека и помещаешь его в биополе той персоны, которую ты хочешь клонировать. И – пожалуйста! Другой вариант – это уже готовый геном, скажем Иисуса Христа. Его кровь с плащаницы.

– У Христа уникальная группа крови, редкая для людей.

– Тем лучше для мира.

– Но десятки, сотни людей?.. Это – невероятно!

– Для этого у нас есть «Милашка».

– Кто такая «Милашка»?

Я рассказал и это. Юра сначала, конечно, спорил:

– Ты со своей Пирамидой никому не нужен, эти люди тебя не поймут! Я же нужен им всем, все хотят быть святыми и идут ко мне со своими страхами и грехами, как овцы к пастырю. Я для них – тестер совести, если угодно, – совесть мира. Моя технология безупречна и совершенна. Она каждому скажет, кто есть кто. А тут ты со своей Пирамидой! Твой остров напоминает мне лепрозорий. Неужели мы должны быть заперты на засов и спрятаны от всего света?

Наступила среда, кажется среда, да среда, потому что в четверг, то есть завтра, я должен был вылетать в Европу. Да, в Париж, чтобы с Аней отправиться, наконец, за океан. Такой у нас был уговор. Юра сладко спал, утро было пасмурным, в Иерусалиме еще тоже были дела, и я решил отправиться в одиночку. «Созвонимся» – написал я на клочке бумаги и бросил его на журнальный столик. Звонок Юры застал меня на окраине города, я уже вышел на какую-то козью тропу, направляясь в пустыню. Было около полудня.

– Встретимся у тебя в восемь, – предложил Юра, – я должен еще кое-что успеть.

Я брел теперь, борясь с ветром, солнце так и не пробилось сквозь низкие, быстро плывущие навстречу тучи, пришлось застегнуть молнию куртки и поднять воротник. То, что я должен был сделать, я должен был сделать сам, только сам, вдали от чужих глаз и ушей. Даже Юру я не хотел посвящать в свои планы. Не то, чтобы я ему не доверял, просто я всегда это делаю так – в одиночку. Я шел и шел, обходя невысокие холмы по извилистым тропам, иногда спотыкаясь о случайные камни и цепляясь штаниной за сухой жалкий куст. Эту серо-бурую холмистую местность невозможно назвать пустыней, но здесь принято так считать, попадаются целые горные кряжи, даже редкие деревца, невпопад громко крякнет какая-то птица, хлещет ветер в лицо. Хорошо еще, что не хлещет дождь! Я ни разу не оглянулся. Так я брел часа два или три. Я ни разу не взглянул на часы, твердо зная, что к вечернему кофе прибуду в город. Что мне вдруг понадобилось в этой дикой глуши? Это была не Сахара, не Гоби, и даже не Кара-Кум. Это была, я полагал, обжитая и знакомая до последнего камешка, исхоженная вдоль и поперек Святая земля, по которой точно так, как и я брел когда-то Иисус. Чтобы превозмочь искушения. Точно так, как и я. Только, может быть, ближе к ночи и – не торопясь, не боясь опоздать к вечерней чашечке кофе. Я слегка торопился, так как чувствовал легкий озноб и, боясь простудиться, шаг за шагом спешил, набирал обороты, греясь быстрой ходьбой, даже легким бегом. Я забрел далеко, но не испытывал страха. Никаких гиен, никаких гадюк или грифов-стервятников я не боялся. Может, встретиться волк? Нет, не может, убеждал я себя, хотя твердо знал, что Иисус от них отбивался палкой. Палкой-посохом и огнем, и, похоже, огнем, все огнем защищают себя от волка. Вскоре я упал на колени. Молясь. Я молился. Это так совершенно! «Да святится имя Твое!..». Это так совершенно! Я просил у Него одного: «Дай мне силы преодолеть ту рутину, что всосала людей…». Я просил одного – понимания! Здесь нельзя было торопиться, я как мог тормозил бег своей плоти, в надежде услышать хоть одно только слово. Он был нем. Было тихо и одиноко. Но я знал, что Он рядом и молился в этой загадочной тишине. Ведь молчаливое служение труднее словесного – оно не требует признательности. Я и не искал ее. Одиночество – это дар! Я спешил к нему, я искал его, как ищут каплю ранней росы на сухом стебле пустыни. И вот я нашел! Это – совершенно! Затем я поднялся и побрел назад, не чувствуя ног под собой, не различая дороги… Вдруг я вспомнил Ушкова! Бог – это Тот, сказал он когда-то, Кто не отвечает на твои просьбы. Я никогда не был согласен с таким утверждением. Солнце уже пробилось сквозь дыры туч и теперь светило в глаза. Пока шел назад, я стал прислушиваться к Небу, слушал и слушал: не прольется ли Его пара желанных и таких нужных фраз. Юра встретился мне через десять минут, он стоял во весь рост, я узнал его сразу! он стоял, задрав голову к небу и не видя меня, шевелил губами. Ветер теперь дул в мою сторону, так что он не мог слышать моих тихих шагов, я подошел почти вплотную.

– Не крадись, – сказал он, – погоди секунду.

Я стоял, как вкопанный. Он опустил руки, постоял еще секунду.

– Идем, – сказал он и махнул рукой в сторону города.

Он следил за мной?!

– Что ты здесь делаешь? – спросил я.

Он остановился и, дождавшись меня, улыбнулся.

– Видишь, – сказал он, – как нас судьба-злодейка свела, соединила, сплела. Мы теперь – как сиамские близнецы, у которых одно сердце, одна голова, мы сроднились душами и даже…

– Что ты здесь делаешь?

– Не шуми, – сказал он, – каюсь.

– Ааа, – сказал я, – я тоже молился…

Мы еще долго молчали. Потом он сказал, отвечая на мой вопрос:

– Покаяние – это такая потрясающая штука, дух захватывает!

Если ты хоть на йоту проникся феноменом преображения Христа и мятежно искренен в своем порыве, в тебе возникает такое потрясение, такой внезапный взрыв, сгусток такой энергии наполняет тебя и такая вспышка света озаряет твой мозг и такой бурный поток течет в твоих жилах, что ты… Поток живых электронов… Вкрути в себя лампочку и свети…

– Да-да… Это правда.

– Ты просто лишаешься самого себя, всего бренного, мертвечинного. Собственного тела! И тяжести всех его грехов, и можешь лететь. И летать… Ты из волосатой мерзкой и медлительной гусеницы превращаешься в легкую, порхающую с цветка на цветок веселую бабочку с роскошными цветистыми крыльями. Все это дорогого стоит и требует несказанных трат и неизмеримых усилий. Но все эти траты и силы – ничто в сравнении с тем, что ты приобретаешь…