– Это, по крайней мере, честно.

– Терпеть не могу честность. Хотя она и достойна восхищения. Мир ведь намного проще, чем мы о нем думаем. Все ведь условно.

Мы помолчали.

– Потом это стало для меня театром, игрой. Мне было любопытно следить за людьми через стекла прицела – немое кино. Как они ходят, едят, целуются, спят – нездоровое, я скажу, любопытство.

Сдерживая дыхание, как последний подонок, лежишь где-нибудь затаясь, выжидаешь момент, затем – бац! Конец фильма. Ты сценарист, режиссер и продюсер, и даже киношник, впрочем только киношник, ты ведь только крутишь кино, давая возможность главному герою доиграть свою роль, а потом – тушишь свет. Все. Все! И выходит, что главный герой-то не он, а ты, главный – ты! Это радует… И, знаешь, – ничего личного. Просто игра. Кино.

Юра снова умолк, снял очки и, держа их на весу двумя своими белыми холеными пальцами скрипача, закрыл глаза. Он зевнул и как будто уснул на секунду.

Он снял ноги со стола, надел очки и, еще раз зевнув, теперь выполз из кресла и, наконец, прикурил сигарету.

– Человечество, – сказал Юра, не дождавшись от меня ответа, – чересчур увлеклось металлом и порохом. А надо бы генами и навозом.

Я так и не понял: при чем тут навоз?

Вскоре деньги уже гонялись за мной, у меня появилось право выбора не только мишени, но и места под солнцем. Ты не можешь представить себе, в каком котле я варился. С одной стороны солнце, море, коралловые рифы и пальмы… Это был маленький рай! Но с другой – ощущение вечной погони… Казалось, что за тобой охотится весь мир. И вот совсем недавно на помощь пришли цифровые технологии. Они просто спасли меня от нервного истощения. Я устал жить в постоянном напряжении, и они меня здорово выручили. Я избавился от назофобии…

Это были красочные сочные фразы к собственному памятнику, который он лепил на моих глазах из глины воспоминаний. Я не успевал наполнять его стакан.

– А помнишь, как мы лечили тебя от аллергии, когда ты объелся дармовыми апельсинами на свадьбе у Стаса? – спросил я, чтобы дать ему передышку.

История с апельсинами вызвала у него лишь легкую усмешку.

Я успел заметить, что Юра теперь стал гораздо щедрее, денег не считал и, по-моему, стал даже мотом. Однажды он вылил в раковину едва откупоренную бутылку дорогого вина. Я не смог оценить этот жест.

– Ты позволяешь себе…

– Да, – сказал он, – я хорошо зарабатываю. Просто терпеть не могу это пойло.

А мне вино показалось прекрасным.

– Мы просто должны смириться со своими страданиями. Ради спасения мира.

– Ты думаешь этот мир надо спасать? Разве он того стоит?

– Ты уже спрашивал. Он удивителен. Мы спасем его и сами спасемся.

– Единственное, что может меня спасти – это самоуважение.

Мне подумалось: надо бы хорошенько ошкурить его.

– Нам удалось расшифровать геном человека. Теперь я могу проследить…

– Расшифровать геном человека?!.

Я не мог поверить в то, что он сказал.

– Значит ты один из тех, кто?!.

– Что тебя так удивляет?

– Но я знаю всех, кто этим занимается. Я ни разу не слышал, чтобы кто-то из них назвал твое имя.

– И никогда не услышишь.

Всем своим видом я превратился в огромный вопрос. Юра сделал вид, что этого не заметил.

– Я много слышал о том, что…

– Большая половина из того, что ты слышал – неправда!

Я и не думал ему возражать.

– Скажу больше: я могу проследить теперь траекторию мысли генома и предсказать…

– Траекторию мысли генома?! Сильно сказано! Ты только вдумайся в то, что говоришь!

Юра пропустил мои слова мимо ушей.

– Я могу предсказать будущее генофонда, феноменологию поведения любого человека, любой жабы или бледной спирохеты…

Давно я не был так потрясен. Мы столько лет выбросили козе под хвост в поисках способов управления этой самой феноменологией генов, и вот передо мной сидел человек, который говорил об этом, как о маринованных лисичках. Значит, мы давно с ним шли по одной дороге.

– Ты – Нострадамус? – это все, о чем я мог его спросить.

Юра не ответил, а только поудобнее устроился в кресле, втиснулся, как бы вполз в него всем своим сбитым телом, как в нору, при этом ему пришлось выпростать ноги и, скрестив их, уложить на стол.

– Феномен Нострадамуса, – сказал он все тем же поучительным тоном, – теперь ясен каждому школьнику. Нострадамус – как биотестер. Так сложилась его жизнь и судьба, он был так воспитан и обучен, что его геном стал диктовать его мозгу картины будущего планеты. В этом нет ничего необычного. Мы придумали технологию предвидения будущего, основанную на изучении памяти ДНК. Это так же просто, как почесать задницу. Только гораздо убедительнее, чем это делают всякие там Нострадамусы и Мессинги, Грейси и Глобы, с указанием конкретных мест, дат и четкой формулировкой событий. Все изменения, любые потрясения носятся в воздухе и детерминируют поведение всего живого в том числе и функции ДНК. Этим объясняется феномен пророчества. За те деньги, которые платят ученым, гены должны разговаривать, и мы должны слышать не только их шепот, но и крик. Пусть это будет даже азбука Морзе или язык эсперанто, ты согласен?

У меня не было причин не доверять ему.

– Мне кажется, что теперь я все знаю о смерти.

Господи, Боже мой! Юра так просто это сказал, что у меня перехватило дыхание. Это было новое потрясение.

– Грань между жизнью и смертью невидима и неуловима, ты это знаешь лучше меня.

– Знаю, знаю…

– Я могу словом воздействовать на ДНК… Мы тут с Петей Гаряевым придумали способ бесконтактного влияния на активность хромосом.

Мне стало жутко от этих слов. Я тотчас вспомнил о Жоре, и не мог не спросить:

– Скажи, и этническое оружие?..

– Ты, я вижу, в курсе событий.

Я ждал ответа на свой вопрос.

– Да, – сказал он, – тут мы преуспели, и сегодня в мире нет…

– И ты в состоянии?..

– А то!!!

Он произнес это «А то!!!», как мальчишка, сбивший самолет рогаткой.

– Что же касается феномена смерти, то это всего лишь…

– Что?!.

– …всего лишь начало новой жизни.

Конечно, мы снова открывали друг друга. И удивлялись! Иногда мы с восторгом обсуждали какое-нибудь научное достижение:

– Из того углерода, что находится в твоем организме, можно сделать алмаз весом в несколько граммов.