— За все это надо было бы поселить вас в каком-нибудь старом доме в центре поселка, но в последнюю минуту я почему-то вашу глупость пожалел. Может, и зря.

Шелоро, которой Егор вечером передал эти слова генерала, попробовала было фыркнуть:

— Подумаешь, жалельщик. Я свои права тоже знаю. Меня уже на будущий год можно будет к матери-героине представлять.

Перед лицом такой откровенной неблагодарности даже Егор в первую минуту не нашелся, что сказать. Он полез было рукой за голенище сапога, но Шелоро предусмотрительно отошла к двери и приоткрыла ее, чтобы вовремя выскочить на улицу.

— Вот я тебя сейчас к дважды героине представлю. Это вместо того, чтобы человеку в ноги поклониться за то, что опять сможешь в тепле у окна сидеть и по своим картам о будущей дороге мечтать.

Шелоро вдруг призналась:

— И буду, Егор. А ты разве нет? Погляди-ка из наших окон на степь. За это генералу Стрепетову действительно можно спасибо сказать.

— Мечтай сколько хочешь, но никуда мы с тобой больше не поедем, — с неожиданным ожесточением заключил Егор. — Отъездились.

Закрыв на улицу дверь, Шелоро уже безбоязненно приблизилась к нему.

— Не зарекайся, Егорушка. Теперь, конечно, нам со всей оравой некуда податься, зима на дворе, а там видно будет. Все-таки цыгане мы.

Давно между ними состоялся этот разговор, и с тех пор Шелоро уже не смогла бы сосчитать, сколько раз она, сидя у окна, раскладывала карты, ожидая возвращения из школы детей, а по субботам и Егора, которого генерал Стрепетов все-таки заслал табунщиком на самое дальнее отделение. За этим занятием и теперь застал ее Михаил Солдатов, затормозив свой самосвал перед ее двором и нетерпеливо, настойчиво засигналив.

С непокрытой головой и с картами в руках Шелоро вышла к калитке.

— Ты что, сдурел?

Перестав сигналить и не поздоровавшись, Михаил спросил у нее охрипшим голосом:

— Где Настя?

Шелоро возмутилась:

— Я к тебе не нанималась ее сторожить.

Он взглянул на нее из кабины такими глазами, что она невольно отступила от калитки во двор.

— Вот я сейчас развернусь, — оскаливая зубы и захлебываясь словами, пообещал Михаил, — и раздавлю тебя вместе с твоим коттеджем. Я вчера видел, как она заходила к тебе. Зачем?

Шелоро встретилась с его взглядом и ни на секунду не усомнилась, что он не замедлит исполнить свою угрозу. Таким она его еще не видела… Чуб у него растрепался, на бледном лице вспыхивали и гасли красные пятна. Но и на пьяного он не был похож.

А Егора сейчас дома не было. И вообще поблизости не видно, было ни души. Новые кирпичные коттеджи с усадьбами по целому гектару далеко отстояли друг от друга, а впереди была одна только голая степь. На самом краю света поселил их генерал Стрепетов.

— Так бы ты, Миша, сразу и сказал, что тебе ее адрес нужен, — примирительным тоном сказала Шелоро. — Да, вчера она заходила ко мне, чтобы я ее в Ростове на квартиру к своей знакомой цыганке поставила. Ты адрес в свою книжечку запишешь или так запомнишь?

Она даже отшатнулась, когда Михаил Солдатов, едва дослушав из ее уст до конца адрес Насти в Ростове, с места рванул самосвал вперед.

* * *

Неизвестно, откуда у старой цыганки, которая в Ростове согласилась сдать Насте комнату по рекомендации Шелоро, могло взяться имя Изабелла. Раньше Насте никогда не приходилось встречать такого среди цыган. Но и расспрашивать об этом свою квартирную хозяйку она не стала. Мало ли по каким странам и землям могли кочевать родители, а может быть, и деды этой цыганки, прежде чем оказаться на берегах Дона. Как еще в детстве слышала Настя от своей прабабки, обычно в тех местах, где по пути своего кочевья задерживались цыгане, они и заимствовали имена для своих новорожденных детей. При этом, по словам прабабки, иногда прихватывали с собой в дальнейший путь и чужих детишек. «Может, и я у вас чужая?» — бывало, с содроганием спрашивала Настя. «Нет, деточка, тогда бы ты была русая», — успокаивала ее прабабка, не переставая пережевывать и катать во рту от одной щеки к другой комок табака. «А зачем?» — заглядывая ей в глаза, продолжала допытываться Настя. «Я и сама не знаю. Говорят, чтобы у нашего племени кровь не протухла». И, пожевав беззубым ртом табак, она поясняла: «Когда народ маленький и братья уже начинают жениться на своих сестрах, то это плохо. Больше нападают всякие болезни на цыганских детей, и они чаще умирают». — «Я, когда вырасту большая, только за русского замуж выйду», — решительно заявляла Настя. Прабабка качала головой: «Так тоже редко бывает. Наши цыгане не любят своих детей из табора отпускать. А те же русские к кочевой жизни не привыкли. Но, может, это и враки, — сплевывая на землю комок пережеванного табака, заключала прабабка. — Мало ли и среди русских тоже встречается черных, как цыганята, детей». — «Нет, я все равно буду за русского замуж выходить, за русского! — сжимая кулачки, наступала на прабабку Настя. — Или я тогда из табора уйду». Костлявыми руками прабабка притягивала ее к себе и смеялась голыми, без единого зуба, деснами: «Кого полюбишь, внучка, за того и выйдешь. Хоть за рыжего».

Теперь, вспоминая эти разговоры, Настя грустно улыбалась. Все, все сбылось. И со своим табором она навсегда рассталась, когда разбросала его во время панического бегства от немцев война; и замуж она, как хотела, вышла за русского, а все равно по-своему распорядилась судьба. Загадочная эта штука — жизнь. Не того может заставить полюбить, кто любит тебя, а того, кто все время ищет глазами другую.

Устраиваясь на новой квартире в Ростове, она нашла на дне чемодана и хотела прикрепить к стене кнопками над своим столиком фотокарточку Будулая в военной форме с погонами, которую она однажды выкрала у него в полевом вагончике, когда приезжала к нему в отделение на мотоцикле, но вдруг за ее спиной пошевелилась квартирная хозяйка, старая цыганка Изабелла.

— Не надо, — потребовала она от Насти.

— Почему?

— Ты повернись ко мне получше, чтобы я могла твои губы видеть. У меня давно уже как пробки в ушах. Это же Будулай?

— Вы его знаете? — быстро спросила Настя.

— Кто теперь из наших донских цыган не знает его? — И, попыхтев своей длинной трубкой, Изабелла добавила: — Но не все одинаково любят. Он кто тебе?

— Его жену, а мою сестру немецкий танк раздавил.

Старая цыганка надолго затянулась своей трубкой и потом сквозь расступившийся дым печально взглянула на Настю.

— Все равно не надо. У меня здесь разные цыгане бывают. Да и вся эта квартира не моя. — Рукой с зажатой в ней трубкой она повела вокруг себя. — Я тут у моей племянницы Тамилы за сторожа живу.

Под настойчивым взглядом старухи Настя, спрятав обратно в чемодан фотокарточку Будулая, после некоторого колебания достала из чемодана и пришпилила кнопками к стене фотографию Михаила. На карточке он, выглядывая из кабины самосвала и распустив по ветру свой чуб, взмахнул рукой. Настя помнила, что он всегда перед очередным большим рейсом, проезжая мимо детского сада и притормаживая самосвал, вот так посылал ей свой привет.