Дом, адрес которого наизусть запомнил Михаил со слов Шелоро, он по приезде в Ростов нашел в первый же день, но, пробродив вокруг него с утра до вечера, так и не решился незвано подняться на пятый этаж, где должна была поселиться на квартире у какой-то цыганки Настя. Еще не забыв последнего разговора с нею по дороге из роддома, когда она вдруг заставила его притормозить у двора Макарьевны, не мог он надеяться на то, чтобы и теперь его ожидала особенно радостная встреча. Что с тех пор измениться могло? Нет, в том, что их совместная жизнь так и не состоялась, ни ее, ни себя он не винил. Хотя иногда с запоздалым раскаянием и начинал допытываться у самого себя, как это он мог не расслышать в голосе Насти отчаяния, когда она внезапно сама объявила ему, что выходит за него замуж. Ничего не слышал и не видел, ослепленный и оглушенный неожиданно свалившимся на него счастьем.

Ему вспоминалось, как еще самая ранняя его любовь, когда он вернулся из армии и узнал, что она уже замужем, сказала: «Значит, Миша, не судьба».

Да, но если действительно, не судьба ему быть с Настей, то зачем же он теперь с первого дня приезда в Ростов с утра до вечера ездит туда и обратно мимо ее дома в троллейбусе по маршруту «Вокзал — Ростсельмаш»? Ему не стоило бы труда сразу же устроиться на работу в городе, в котором со всех рекламных щитов, даже с театральных вертушек, не сходили заявки на шоферов, но он медлил. Все ездил и ездил взад и вперед по одному и тому же маршруту в троллейбусе, впиваясь взглядом в лица входивших и выходивших на остановках женщин, пока не увидел однажды на водительском месте своего старого друга…

— Так чего же ты мне так ничего и не рассказываешь о ней? — опять гоняясь по тарелке за ускользающим от вилки грибом, домогался ответа захмелевший Федор Касаткин.

При этих словах и жена его, перекинув косу с одного плеча на другое, приготовилась слушать.

Но Михаилу нечего было рассказывать. Ему уже приходило в голову, что скорее всего это Шелоро со зла решила направить его по неправильному адресу, и он поклялся при первом же случае напомнить ей об этом так, чтобы она потом уже никогда не позволяла себе своих цыганских шуток. Лишь однажды ему мгновенным отблеском почудился на остановке, в толпе, приступом бравшей двери троллейбуса, точно такой же красный капюшон, какой всегда надвигала на голову Настя от дождя или снега. Шел и на этот раз снег, налипая на стекло кабины, в которой сидел Михаил на своем месте стажера. Но тут же красный капюшон и затерялся у него за спиной в битком набитом троллейбусе, а когда еще раз молнией промелькнул в переднем зеркальце, пассажирка, спрыгнув с подножки, сразу же и скрылась за густым занавесом снега на углу улицы Энгельса и Нового переулка. Стрелки на часах в кабине Михаила уже приближались к семи вечера, и если бы это действительно была Настя, то зачем же ей сходить на этой остановке задолго до своего дома? А в чешские куртки с капюшонами, как вскоре убедился Михаил, к зиме успела одеться чуть ли не половина женского населения Ростова, и вряд ли можно было бы найти среди этих красных курток Настю.

— Да, — терпеливо дослушав его рассказ до конца, согласился и Федор Касаткин. — В городе человек, как иголка в скирде сена. — И тщательно, поровну нацедив из белоголовой бутылки остатки водки по двум граненым стаканчикам, с уверенностью заявил: — Но все-таки мы найдем ее.

Надежда разглядеть Настю среди нахлобучивших красные капюшоны женщин, которых Михаилу теперь уже самому приходилось ежедневно десятками и даже сотнями перевозить из конца в конец города, почти потухла в нем, когда вдруг однажды, работая в первую смену, увидел он, как в восемь часов утра вспыхнула в подъезде знакомой пятиэтажки красная куртка, догоняя троллейбус, а на другой день, но уже во второй смене, около десяти вечера, заметил, как точно такая же куртка, спрыгнув с подножки и наискось перебежав улицу, скрылась в том же подъезде. Нет, Шелоро не обманула его. Не какая-нибудь иная из тех, которые теперь в Ростове через одну носили чешские куртки, а действительно Настя и появлялась каждое утро из подъезда пятиэтажного дома, и скрывалась в том же самом третьем подъезде уже поздно вечером. Ей, оказывается, приходилось дважды выходить из маршрутного троллейбуса «Вокзал — Ростсельмаш» и опять садиться в него. Около семи вечера выходить на углу улицы Энгельса и Нового переулка, а в половине десятого входить в троллейбус, чтобы через двадцать минут последний раз за день спрыгнуть на своей остановке. Отъезжая, Михаил всякий раз провожал взглядом ее куртку, пока она не гасла в подъезде пятиэтажки. Эту куртку он сам же и купил Насте летом в районном универмаге, надеясь в недалеком будущем, к зиме, заработать денег ей на пальто. Но не успел. И теперь она явно мерзнет в этой куртке. Нахлобучив капюшон и не глядя по сторонам, спешит перебежать улицу от остановки до своего дома.

Как правило, ей не удавалось захватить себе место в до отказа переполненном салоне и приходилось ехать до Ростсельмаша стоя. И все это время Михаил терзался, взглядывая в зеркальце на красное пятно, стиснутое в проходе толпой пассажиров. Когда же вместе с ними ее выплескивало через переднюю дверцу, у нее не оставалось даже секунды, чтобы хотя бы краешком глаза увидеть, кто сидит в кабине водителя. Да и какое ей было до этого дело, если у нее от восьми утра и почти до десяти часов вечера все было рассчитано по минутам. Иначе ей ни за что было бы не добраться и утром на работу в детский сад, куда она бежала по асфальтовой дорожке, обгоняя других женщин с сонными детишками, и не успеть к семи вечера в университет. Даже ему разрешалось оставаться за рулем троллейбуса не больше восьми часов, а ей надо было изо дня в день кружиться по своему маршруту все четырнадцать. За исключением субботы и воскресенья. Обычно выходные, когда Михаил совсем не видел ее, тянулись для него особенно долго. И в понедельник, начиная свой маршрут, он все еще никак не мог успокоиться до той минуты, пока на второй от вокзала остановке не впархивала в троллейбус ее красная куртка.

Однажды в нарушение всех правил он даже позволил себе на полминуты дольше положенного дверцы незакрытыми придержать, заметив, что Настя, перебегая улицу, как вкопанная остановилась перед вильнувшей «Волгой», из кабинки которой водитель погрозил ей кулаком. Пассажиры уже начали возмущенно роптать, когда она все же успела вспрыгнуть на подножку. Нисколько не обращая на них внимания, Настя раскрыла свою сумочку и стала рыться в ней, должно быть, в поисках абонемента. Михаил видел в зеркальце, как она все глубже и глубже запускала руку в сумочку и потом прекратила в ней рыться, не защелкнув ее. Явная растерянность отразилась у нее на лице. Должно быть, забыла она свой постоянный билет дома.

А на следующей остановке обычно подсаживалась в троллейбус контролерша. Чтобы не проверять билеты у всех подряд пассажиров, она всегда делала это выборочно, наметанным глазом безошибочно выхватывая очередную жертву. Если Настя промедлит еще минуту, ей не избежать оказаться в роли такой жертвы. И Михаил даже отчетливо представил себе; как желтолицая контролерша, набросившись на Настю, уже оглашает троллейбус: «Все вы прикидываетесь овечками. Не надо было забывать. Небось марафет не забыла навести». Михаил не сомневался, что в ответ на это Настя, в свою очередь, сумеет навести ей такой марафет, что у контролерши лицо из желтушного сразу же сделается зеленым, и она потом на всю жизнь запомнит эту минуту. Но ему никак не хотелось, чтобы дошло до этого. Если ядовитая контролерша перехватит через край, то с учетом характера Насти все в конце концов может закончиться в отделении милиции. Не хватало еще, чтобы там при проверке документов выяснилось, что Настя всего-навсего учится на заочном юрфаке в университете.