Когда, спустя несколько дней, Андрей и Ирина вошли в квартиру Мирошкиных, стало понятно, что родители встречают не девушку сына, а свою будущую сноху. Завьялова это поняла и оценила, а родители поняли, что она поняла это, и оценили то, что она, преисполненная благодарности за поддержку, постаралась им понравиться еще больше. Ленка тоже смотрела на Завьялову, как на что-то неизбежное, с чем придется сосуществовать. Этим она, в свою очередь, поддерживала родителей. За столом царило воодушевление, которое должно было сказать Андрею: «Смотри, как всем хорошо вместе! От тебя только и зависит, чтобы всем этим людям и тебе прежде всего было всегда так хорошо». И характер разговоров соответствовал обстановке, направляя мысли Андрея по определенному пути.

Вечером, уезжая из Заболотска, Андрей был настолько взвинчен родственниками, что даже думал, будто обожает Завьялову — такая она умница, такое между ними было тогда единение. На платформе неподалеку в ожидании электрички стояла пожилая интеллигентная пара — по виду муж с женой, а возможно — просто давнишние соседи по дому. Как и Андрей с Ириной, пожилые были слегка выпивши, что делало их еще более симпатичными для молодых. Андрей вслушался. Дама с чувством проговорила, как видно, продолжая давно начатый разговор: «Как жаль, что я не успела расспросить маму о том, как она жила, какая тогда была жизнь». И, помолчав, добавила: — «А представляешь, как тебе будет грустно, если я умру?» Мужчина вздохнул, у него видно также было элегическое настроение, и произнес в ответ: «Есть такие стихи: «Листья тополя падают с ясеня. Не х… я себе, не х… я себе…» И от этой бессмысленной фразы и от всего их разговора Мирошкину вдруг стало хорошо-хорошо и весело и все вокруг стали вдруг хорошие-хорошие, а Завьялова в особенности. Сказывался принятый у родителей алкоголь. И вот тут-то Андрею захотелось сказать Ирине приятное, то самое, чего она от него давно ждет. Мирошкин сказал это уже в электричке, когда они уселись на скамейках друг напротив друга. Он даже встал на одно колено. Ирина ответила согласием, в чем Андрей и не сомневался. Потом поехали на «Пражскую», в свой дом. По дороге (в то время Мирошкин еще не называл ее «дорогой жизни») он купил в ларьке дорогое импортное шампанское, именно тогда впервые, двигаясь по улице Красного Маяка, Андрей обратил внимание на «золотое дерево»… Бутылку распили на кухне, легли на матрас и, удовлетворившись одним «разом», уснули.

В следующие три месяца жизнь закрутилась с такой скоростью, что Андрею иногда казалось: он не успевает чего-то додумать, что-то сообразить, понять, а правильно ли он делает, совершая все эти поступки? Он даже и не управлял своими действиями — просто, встав на избранный путь, следовал по нему, подчиняясь некой логике событий: попросил у девушки руки — получил согласие, значит, следующий шаг — утрясти этот же вопрос с ее родителями. И вот Мирошкин, одевшись, как на вручение диплома, явился в квартиру на «Октябрьской», пред очи Валерия Петровича и Татьяны Кирилловны. В руках Андрей держал два букета цветов (Ирке — розы, Татьяне — гвоздики) и бутылку шампанского — все сватовство обошлось ему в полторы сотни тысяч. Он не был у Завьяловых уже несколько месяцев, и увиденные изменения его насторожили. Молодому человеку показалось, что вещей стало меньше, полки шкафов опустели, зато вдоль стен комнат выросли поставленные одна на одну коробки. Казалось, Завьяловы собираются переезжать, что было маловероятно, или делать ремонт, что казалось реальнее, — у них ведь ранее царило такое запустение. Андрей даже подумал, что его будущих родственников вдохновил их пример. Придумав это, он предпочел ни о чем не расспрашивать ни Ирину, ни ее родителей. В конце концов до них ему не было никакого дела. Жить с ними молодые не будут, вот если бы предстояла иная перспектива, тогда… Но, нет, иной перпективы не было — Мирошкин великолепно осознавал: не подвернись этот вариант с квартирой на Красном Маяке, хрен бы он сегодня распинался перед родителями Ирины и сидящим рядом с Завьяловыми Амиром, уговаривая их отдать за него свое «сокровище», а его с нынешнего дня считать еще одним сыном. Все его фразы были какие-то книжные — это он сам понимал, Завьяловы реагировали вяло, Андрей даже подумал, что слушатели не очень-то верят в его искренность, но также следуют установленному порядку действий.

Получив согласие, он не знал, о чем ему дальше говорить с этими людьми, и томился, понимая, что сразу уйти тоже не очень удобно. Оставалось молчать, есть салаты и закуски с накрытого его будущими родственниками стола. Наконец молчание стало казаться неприличным. Спасение принесла Ирина. Весь вечер его невеста пребывала в состоянии эйфории, манерничала, капризничала, пыталась командовать Андреем, демонстрируя родителям свои права на него, — все это раздражало молодого человека страшно, но она, как оказалось, взяла два билета на «Жизель» в Большой театр, чем несказанно обрадовала своего жениха. В Большом Мирошкин не был ни разу, а теперь удавалось разом совместить приятное с полезным — «поставить галочку» в списке культурных мест столицы, обязательных для посещения любым интеллигентным человеком, и избежать необходимости высиживать в компании родителей Ирки еще пару часов… Когда молодые люди уже стояли в дверях, собираясь уйти, раздался телефонный звонок. Аппарат стоял в прихожей, и происходивший разговор Татьяны Кирилловны с неизвестным не только был услышан свежеиспеченными женихом и невестой, но и вызвал у них живейший интерес — ведь речь шла об их квартире. Как поняли Андрей и Ирина, звонивший был соседом снизу, с улицы Красного Маяка. Разузнав каким-то образом телефон Завьяловых, этот человек поделился с Татьяной Кирилловной своим беспокойством: по внешней стороне канализационной трубы сверху к нему стекают нечистоты, создавая известный дискомфорт. Нет-нет, они, конечно, не льют потоком, иначе бы он сразу заметил, а так — слабыми ручейками подтекают, и то не каждый день. Сомнений не оставалось — Петрович (так Мирошкин начал за глаза называть своего будущего тестя) что-то сломал, когда возился с унитазом.

Настроение было испорчено. «Уж если не умеет, так и не брался бы», — мрачно думал Андрей, глядя на сцену Большого. Может быть, поэтому увиденное оставило неприятное впечатление: старая и страшная балерина, живые мощи, танцевавшая главную партию, вызывала отвращение. Правда, на заднем плане прыгало несколько симпатичных девчонок из массовки, и Мирошкин раздраженно подумал тогда, что на первый план в роли шестнадцатилетней героини они выйдут, когда их, как и сегодняшнюю «приму», вот также потреплет время. Места были плохие, в антракте в фойе бродило парами слишком много симпатичных девушек, а под руку Андрей вел свою будущую жену… Жену! Завьялова — его жена?! Жизнь, казалось, была кончена. А тут еще эта труба в сортире! Теперь он уже не мог легко, как раньше, игнорировать денежные траты своей невесты — положение обязывало. Это, кстати, понимала и сама Ирина, намекнувшая, что ее финансовые ресурсы на исходе. И Мирошкин был вынужден выделить своей невесте двести тысяч рублей на покупку какого-то сантехнического колена и вызов сантехника. Починка, правда, производилась в его отсутствие, в ее детали Андрей не вникал.

Следующими их шагами стали подача заявления (обязательно в Грибоедовский загс) и покупка колец — одного себе и двух Ирине (на помолвку и свадьбу). Один только поход в ювелирный салон обошелся Мирошкину более чем в миллион. К счастью, родители Андрея пришли ему на помощь и взяли на себя все расходы по свадьбе и кольцам. При виде Завьяловой, помахавшей перед его глазами рукой с уже надетым на безымянный палец кольцом с маленьким зеленым камушком, сердце Андрея опять сжалось. Прощай, свобода, прощай! Он, кстати, не допускал и мысли о том, чтобы в будущем изменять своей жене. Нет уж, раз женился, значит никаких «таких» дел! Гулять надо холостым! Это было не только вопросом принципа или следствием семейного воспитания. Нет, все было сложнее. Не посещая церкви и не исполняя никаких обрядов, Мирошкин между тем все более и более думал о Боге, представляя его себе то в облике Христа, то суровым стариком, который откуда-то следит за каждым его шагом, размышляя — покарать или помиловать. Мирошкин считал, что с Ним можно договориться — Андрей предоставит в качестве оправдания безгрешную семейную жизнь, а Бог, в свою очередь, оставит без последствий для его здоровья юношеские утехи с Ильиной, Лавровой и прочими «нехорошими девочками». Хотелось перевернуть жизненную страницу и разом покончить с изматывающими фобиями (в последнее время Андрея начали беспокоить воспоминания и об относительно невинном знакомстве с булочницей Верой — он прочел в одном мужском журнале, что ученые не исключают возможности заражения венерическими болезнями от инфицированной партнерши даже в ходе орального секса).