Все эти соображения я изложил своим похитителям на рассвете, когда они вынули кляп и дали мне попить и пожевать вяленого мяса и кукурузной кашицы. Мои предложения сводились к тому, что самый разумный для них образ действий будет заключаться в том, что они вернут меня на огненное каноэ на Йеллоустоне, а я позабочусь об их безопасности и щедром вознаграждении от Многозвездочного Генерала Терри.

Четыре закутанные в одеяла фигуры с расплывшейся на угрюмых физиономиях краской выслушали меня, не выразив в ответ ничего, кроме презрения. Потом их вожак, некто Куртка, хлестнул меня своей плеткой. Остальные поддержали его палками и ногами. Я кричал, умоляя сжалиться, но безрезультатно. Когда им надоело, я был весь в синяках. Куртка грубо впихнул кляп обратно, пнул еще разок, после чего навис надо мной, растянув морду в зловещей улыбке.

– У тебя раздвоенный язык: ты не американец, хотя и сидел с этими лжецами на Белой реке. Ты – вашечуска по имени Пускающий Ветры, продавший женщину моего брата, Ходячую Иву, навахам, обесчестившим ее. Тебя ждет какешья[254] и смерть! – Он принялся описывать картины, до сих пор снящиеся мне в кошмарах, и пнул еще раз. – Пятнистый Хвост! Трус и баба! Мы пошлем ему в подарок твой… Раз свой он, похоже, потерял!

Остальные при этом пассаже расхохотались, после чего взгромоздили меня на мустанга, награждая пинками и тычками. Вот теперь я испугался по-настоящему, ибо понял, что такое испытывать терпение враждебных сиу – не знающих жалости дикарей, стоящих вне закона, которых не загонишь в агентства и которые ненавидят всех белых и клеймят Пятнистого Хвоста как предателя, которые – о чем так мечтал Кастер – готовы с оружием в руках встретить любую армию, высланную против них американцами. Одинокому белому пленнику не вырваться и не выкупиться из их лап – запытать его до смерти будет для этих краснокожих разминкой в предвкушении иных, гораздо больших, удовольствий.

Весь день скакали мы на юго-запад по голой стране, что простирается к востоку от Бигхорна. Даже делая скидку на мою предвзятость, вид этой прерии не был ни запоминающимся, ни величественным: бесконечная череда низких холмов, покрытых желтой травой, кучки деревьев кое-где да далекие силуэты гор на горизонте. В памяти осталось лишь несколько ярких картин: обглоданный начисто скелет бизона в овражке, сокол, паривший над нами несколько часов в послеобеденном мареве, группа санс-арков, встретившаяся нам по дороге. Они сообщили сногсшибательную новость о великой победе на Серым Лисом Круком на юге. О Кастере ни слова, что странно, так как он должен быть уже в верховьях Роузбада. Мы ехали и ехали по этим бесконечным холмам, покрытым колыхающейся от ветра травой. Мое тело ныло от побоев и усталости, а натертый зад полыхал, как предзакатное солнце. Мысли витали где-то далеко-далеко: мне вспоминалась судьба охотников за скальпами из шайки Галлантина, а в ушах звучал смех Сонсе-аррей, хохочущей над ужасными деталями.

Мы переночевали в небольшой лощине, а наутро все члены моего измученного тела ныли, как будто их жгли огнем. Впереди виднелся обрыв, а в оврагах по пути нам попадались группы индейцев: охотники, женщины с поклажей, полуголые мальчишки игрались с луками, наполняя воздух звонкими воплями. Внизу слева я заметил блеск водной глади. Когда мы поднялись на утесы, стражи мои разразились радостными криками; мой мустанг остановился, и, повернув едва держащуюся на шее голову я увидел зрелище, которого не видел никто во всем Новом Свете. Я был первым, и после меня его наблюдали лишь немногие, да и из них большинство наслаждались видом недолго.

Прямо под нами, извиваясь большими кольцами, по широкой долине безмятежно несла свои воды река, обрамленная прекрасными рощицами. С нашей стороны долину окаймлял обрыв, на котором мы стояли, но справа он переходил в гряду, уходящую мили на две. Спуск с обрыва к реке был очень крутым, но от гребня гряды склон шел более пологий – несколько сот ярдов земли, пересеченной иногда овражками и руслами пересохших ручьев. Он походил на склон любого другого холма, такой мирный и приятный глазу, весь окутанный золотистой травой, похожей на короткую пшеницу с вкраплениями ярких цветов и чертополоха. Непримечательное место, но мне сдается, что есть на свете несколько старых индейцев, которые относятся к нему так, как мы относимся к Ватерлоо, Гастингсу или Баннокберну[255]. Сиу зовут его Жирные Травы.

Но в то утро я почти не смотрел на него, ибо на противоположном берегу реки открывалось зрелище, от которого захватывало дух. Многим в те поры доводилось видеть индейские деревни: кучка палаток, иногда сотня или две, располагающихся на месте величиной с поле для крикета. Но перед нами открывалась панорама целого города из типи, занимавшего, должно быть, почти десять квадратных миль – насколько хватало глаз, берег был покрыт лесом палаток, образовывающих громадные племенные круги от густого леса по левую руку от нас, до более пологого пространства напротив склона Жирных трав. Одним концом лагерь примыкал к роще у воды, другим же уходил далеко в прерию, на которой пасся громадный табун мустангов.

Это было самое крупное скопище индейцев в истории[256], и хотя я не догадывался об этом, был в должной степени сражен зрелищем. Неужели это те самые «жалкие шайки непримиримых», о которых толковали все, «ничтожные остатки могущественной некогда конфедерации сиу», вызывавшие у Терри и Гиббона страх перед тем, что они просто рассеются и исчезнут, неужели это те самые «тысяча или две индейцев», ради которых нет смысла тащить с собой «гатлинги»? Передо мной встало лицо Кастера, обращенное к Одинокому Чарли Рейнольдсу: «Мы вполне способны противостоять им, даже всем вместе взятым». Ну вот, все вместе взятые здесь, и горят жаждой мести: да здесь тысяч десять красных ублюдков, с места мне не сойти! И откуда их только черт нагнал? Мне неоткуда было знать, но теперь это знает вся Америка: хункпапа, санс-арки, брюле, оглала, миннеконжу – иными словами, весь союз дакота в полном составе, – а также примкнувшие к ним арапахо, черноногие, стоуни, шошоны и прочие мелкие отряды из половины племен, обитающих на равнинах и в Сияющих горах[257]. Не стоит забывать про моих старых приятелей, шайенов. Никогда не стоит забывать про шайенов. «Пять тысяч или десять, Чарли, не слишком большая разница». Конечно, ведь они не станут сражаться. Нет-нет, никто из них: ни Сидящий Бык, ни Бешеный Конь, ни Две Луны, ни Храбрый Медведь, ни Хромой Белый Человек, ни Куцая Лошадь, ни Белый Бык, ни Теленок, ни Чалый Конь или еще кто-то из тысяч других. А особенно один маленький уродливый джентльмен, которого, будь моя воля, я предложил бы принять в Объединенный Воинский Клуб[258], поскольку он являлся лучшим солдатом из всех парней, которые щеголяли в раскраске и перьях, черт побери. Звали его Желчный Пузырь.