Один из сиу буркнул, указывая туда, где через ветви просвечивали огни парохода и откуда доносились далекие голоса. А я не мог издать даже звука! Клеония заговорил снова, на этот раз на языке сиу:

– Опасности нет. Никто не видел нас. Никто не заметит, как я вернусь на борт.

Я вертелся в цепкой хватке, пытаясь глазами упросить ее избавить меня от проклятого кляпа и дать возможность объясниться. Господи, дай мне только шанс, и я объясню все, клянусь! Ты должна! Я ворочал глазами в немой мольбе, но она покачала головой.

– Нет. Как видишь, мне все известно. И никакие слова ничего не изменят. Мы оба знаем, как ты предал и продал девушку, любившую тебя и доверявшую тебе. О, да, я любила тебя! Если бы не любила, – глаза ее вновь наполнились жгучими слезами, а голос задрожал, – боль была бы не такой… сильной. И я не смогла бы ненавидеть так, как ненавижу сейчас, если не… не любила однажды.

Взяв себя в руки, Клеония продолжила:

– Я могла бы убить тебя в Нью-Йорке за каких-нибудь полсотни долларов. Но это было бы слишком легко. Ага, – вибрирующий креольский акцент, шуршавший, как бархат, и дрожащий от страсти исчез, и передо мной снова стояла гнусавая янки миссис Кэнди – прагматичная и холодная, как могильная плита. Отсутствие эмоций было еще более пугающим. Она могла обсудить еще вопросы сексуальных отношений или проект с Бисмарком… Боже, Бисмарк, письмо, корпорация… От всего этого голова моя пошла кругом, и ее голос пронзал эту круговерть, словно нож.

– Я не собираюсь даром тратить время. Тебе достаточно узнать, как я оказалась здесь, чтобы, когда мне придет время вернуться на пароход, а тебе отправиться… куда надлежит, ты мог осознать справедливость возмездия. Оу-кей. – Она снова перешла на сиу: – Приставьте его спиной к дереву. Осветите лицо.

Меня грубо привалили к дереву, но продолжали держать. Клеония встала напротив, и меня начало трясти, ибо в этом прекрасном безжалостном лице я угадывал Нариман в темнице, Ранавалуну, глядящую со своего балкона, амазонок, кромсающих бедного моряка на берегу реки в Дагомее… Ох, Боже, что ей взбрело сделать со мной? Я этого не вынесу, я сойду с ума…

– Не стоит кричать сейчас, – промолвила она бесстрастным голосом. – Позже. Пока слушай. Ты продал меня тому скоту-навахо. Не могу даже описать, как он обращался со мной. Скажу только, что ты – единственный человек, которого я ненавижу сильнее, чем его. Два года я принадлежала ему, и не будь я вышколенной шлюхой, знающей, как порочен может быть мужчина, сошла бы с ума или покончила с собой. Потом он умер и меня продали работорговцам-ютам.[252] Те отвезли меня на север – хорошенько позабавившись по пути – и продали черноногим. Там мне пришлось терпеть новый ад, до поры, пока шайены не напали на деревню и я не оказалась частью их добычи, перепроданной затем сиу из страны Черных Холмов. Оу-кей.

Даже в состоянии крайнего ужаса я ухитрился поймать себя на мысли, что нашей бедняжке вряд ли пришлось сильно хуже, нежели в борделе Сьюзи, как пить дать. Чай, ее все-таки не из монастыря похитили. Клеония наклонилась ближе.

– Знаешь, что ждало меня среди сиу? Нет, откуда тебе знать. Там я нашла доброту. Не стану утверждать, что они лучше навахо, ютов или черноногих – но человек, купивший меня, был добр ко мне, заботился обо мне, обращался со мной, как с порядочной женщиной. Даже ты способен понять, что это значит. Мне был двадцать один год, и мне пришлось перетерпеть хамство, насилие и побои от сотен мужчин: белых, испанцев, мексиканцев, индейцев, но этот дикарь сиу, живший в грязной палатке и питавшийся полусырым мясом, обращался со мной, как с порядочной женщиной. Для него я была леди, хотя он не понимал значения этого слова – думаю, что и тебе оно неизвестно. Ага. Его звали Сломанная Луна, Ходящая Одиноко. Два года была я ему преданной женой, хоть и не любила. А когда попросила его отпустить меня туда, где обитают «люди моего племени», он согласился. Такой это был человек – ему понятно было, что я несчастна, и он отвез меня в форт Ларами, продал на пятьдесят долларов шкур и отдал мне все эти деньги. И сказал только: «Если однажды ты вернешься, Ходячая Ива, ты найдешь мое типи и мое сердце открытыми для тебя». Я никогда не возвращалась к нему в качестве жены, но время от времени навещала, пока он не умер. И как видишь, среди сиу у меня остались добрые друзья.

Получается, вонючие свиньи, схватившие меня, это, скорее всего, ее треклятые родственнички по мужу.

– Оу-кей. Потом я начала с того, с чего начала бы в Мексике, не предай ты меня. Я продавала свое тело – а кому лучше тебя знать, как хороша я в этом ремесле. К тридцати у меня было собственное заведение, которое к концу войны превратилось в самый большой отель Денвера. Ага, он до сих пор принадлежит мне, как и доли во многих других предприятиях, причем иные из них вполне уважаемые. Но они не включают Корпорацию Верховий Миссури – она была изобретена исключительно ради тебя. О, затея с Бисмарком самая настоящая, Ага, вот только я не принимаю в ней участия. Но я знала, что это, – она положила руки на бедра и слегка повела им, – окажется отличной наживкой для мистера Комбера, сквитаться с которым мне не терпелось уже целых двадцать пять лет.

Клеония снова накинула на голову шарф и посмотрела на огни «Дальнего Запада» – до них было рукой подать, но для меня они находились все равно что в Новой Зеландии. Неужели ни один идиот на борту судна не может увидеть или услышать чего-нибудь и спасти меня от надвигающегося ужаса? Ибо он приближался, а у меня не было даже возможности врать, умолять или пресмыкаться – она твердо решила не давать мне шанса, эта черствая, бесчувственная стерва.

– Ты продал меня индейцам, – тихо произнесла женщина, – свершив грязное, жестокое дело. За две тысячи долларов. Мне не перепадет ни цента, но я не пожалею и миллиона, лишь бы не пропустить ни одного мгновения из того, что скоро произойдет с тобой. Ты обрек меня на смерть или жизнь, полную мучений, и вовсе не твоя заслуга в том, что я выкарабкалась. Так что тебе предстоит пройти моим путем. Эти дикари – мои друзья, и им известно, как ты обошелся со мной. Ты знаешь, как индейцы обращаются с белыми пленными даже в лучшие времена, но теперь, когда твой приятель Кастер намерен устроить резню, времена наступают такие, что хуже и не придумаешь. Оу-кей. Твои мучения продлятся не так долго, как мои, но уверена, что тебе они покажутся вечными. Очень надеюсь на это.

Я забился, как бешеный, в руках этих размалеванных дьяволов, но она даже бровью не повела. Поправила на плечах шарф и слегка поежилась, глядя в сторону судна.