Ила приветствовала Илайаса как старого знакомого, но со сдержанностью, которая, по-видимому, ранила Раина. Илайас криво улыбнулся ей и кивнул. Перрин и Эгвейн представились женщине сами, и она пожала руки им обоим со много большим теплом, чем она выказала Илайасу, а Эгвейн даже обняла.

— Как ты прелестна, дитя, — сказала она, погладив Эгвейн по щеке, и улыбнулась. — И вдобавок продрогла до костей, как я вижу. Садись ближе к огню, Эгвейн. Все присаживайтесь. Ужин почти готов.

Вокруг костра лежали обрубки бревен, предназначенные для сидения. Илайас отказался даже от такой уступки цивилизации. Вместо этого он вольготно уселся прямо на землю. Над пламенем в железных треногах стояли небольшие котелки, а около углей — печка. Ила захлопотала возле них.

Когда Перрин и остальные расселись, к костру упругим шагом подошел стройный молодой человек, в одежде в зеленую полоску. Он крепко обнял Раина и Илу, окинул холодным взглядом Илайаса и ребят. С Перрином он был примерно одних лет и двигался так, будто со следующего шага готов пуститься в танец.

— Что, Айрам, — нежно улыбнулась Ила, — решил откушать со своими старенькими дедушкой и бабушкой, так? — Наклонившись помешать в котле, висящем над костром, она с улыбкой перевела взгляд на Эгвейн. — Хотелось бы узнать, почему?

Айрам легко присел, скрестив руки на коленях, напротив Эгвейн, по другую сторону костра.

— Я — Айрам, — сказал он ей тихим, уверенным голосом. Казалось, здесь, кроме нее, он больше никого не замечал. — Я ждал первую розу весны, и теперь я нашел ее возле костра моего дедушки.

Перрин ожидал, что Эгвейн захихикает, а потом увидел, как она смотрит в глаза Айраму. Перрин пригляделся к молодому Лудильщику. Ему пришлось признать, что тот наделен изрядной долей миловидности. Через минуту Перрин понял, кого он ему напомнил. Вила ал'Сина: на него, когда тот приходил из Дивен Райд в Эмондов Луг, заглядывались и о нем перешептывались за его спиной все девушки. Вил ухаживал за каждой девушкой, какую встречал, и ухитрялся убедить каждую из них, что с остальными он просто-напросто вежлив.

— Эти ваши собаки, — громко произнес Перрин, отчего Эгвейн вздрогнула, — выглядят большими, как медведи. Удивительно, как вы разрешаете детям играть с ними.

Улыбки Айрама как не бывало, но, когда он взглянул на Перрина, улыбка вновь вернулась на его лицо, причем куда более самоуверенная, чем раньше.

— Они не укусят тебя. Они просто принимают грозный вид, чтобы чужих отпугнуть, и предупреждают нас, но они обучены как положено — в духе Пути Листа.

— Пути Листа? — сказала Эгвейн. — А что это такое?

Айрам жестом указал на деревья, его глаза внимательно и неотрывно смотрели на девушку.

— Лист живет отмеренное ему время и не борется с ветром, который уносит его прочь. Лист не причиняет зла, в конце срока опадает, чтобы вскормить новые листья. Так должны поступать и все мужчины. И женщины.

Эгвейн в ответ посмотрела на него, слабый румянец окрасил ее щеки.

— Но что это значит? — сказал Перрин. Айрам бросил на пего сердитый взгляд, но на вопрос ответил Раин.

— Это значит, что человек не должен причинять вреда другому ни по какой причине. — Взгляд Ищущего переместился на Илайаса. — Для насилия нет оправдания. Никакого. Никогда.

— А что, если кто-то нападет на вас? — настаивал Перрин. — Что, если кто-то ударит вас или попытается ограбить, а то и убить?

Раин сокрушенно вздохнул, словно Перрин просто не понял того, что для самого Раина столь очевидно.

— Если меня ударят, то я спрошу у ударившего, почему ему захотелось так поступить. Если он по-прежнему хочет меня ударить, я убегу, как убегу и тогда, когда меня захотят ограбить или убить. Будет много лучше, если я позволю забрать то, чего пожелает грабитель, даже мою жизнь, чем сам прибегну к насилию. И я буду надеяться, что он не слишком сильно повредит себе.

— Но вы же сказали, что ничего плохого ему не сделаете, — сказал Перрин.

— Нет, не сделаю, но само насилие наносит вред тому, кто прибегает к насилию, — в той же мере, в какой от него страдает тот, кто насилию подвергается.

На лице Перрина явно читалось сомнение.

— Ты можешь срубить своим топором дерево, — сказал Раин. — Топор торжествует путем насилия над деревом и останется невредимым. Так ты это видишь? По сравнению со сталью дерево слабо и податливо, но острая сталь, когда рубит, тупится, и соки дерева попортят ее, покрыв оспинами ржавчины. Могучий топор содеет насилие над беззащитным деревом, и сам будет поврежден им. Так же и с людьми, хотя здесь уже ущерб причинен душе.

— Но...

— Хватит, — прорычал Илайас, оборвав Перрина. — Раин, и так уже плохо, что ты пытаешься обратить деревенских несмышленышей в вашу чушь, — это почти всюду, где бы ты ни ходил, доставляет тебе уйму бед, верно? — но я не за тем привел этих щенят сюда, чтобы ты принялся за них. Оставь это!

— И оставить их тебе? — вмешалась Ила, растирая в ладонях сушеные травы и ссыпая их тонкой струйкой в один из котелков. Голос ее был ровен, но руки яростно мяли траву. — Чтобы ты научил их своему пути — убить или умереть? Чтобы ты обрек их на ту судьбу, которую ищешь для себя самого: умереть одному, в окружении лишь воронов и твоих... твоих друзей, вздорящих над твоим телом?

— Успокойся, Ила, — мягко сказал Раин, будто эти слова, а то и похуже, слышал сотни раз. — Он же приглашен к нашему костру, жена моя.

Ила успокоилась, но про себя Перрин отметил, что извиняться она не стала. Вместо извинения она посмотрела на Илайаса и печально покачала головой, затем отряхнула руки и принялась доставать ложки и глиняные миски из красного сундука на боку фургона.

Раин повернулся обратно к Илайасу.

— Мой старый друг, сколько раз должен я говорить тебе, что мы никого не пытаемся обратить. Когда деревенский люд любопытствует о наших обычаях, мы отвечаем на их вопросы. Да, правда, намного чаще спрашивающий молод, и иногда один из них уходит вместе с нами, но — по своей собственной воле, по своему собственному желанию.

— Попробуй скажи это тем фермерским женам, которые только что узнали, что их сын или дочь сбежали с Лудильщиками, — скривившись, сказал Илайас. — Вот потому-то города побольше не разрешают вам даже лагерь свой разбить возле их стен. Деревни терпят вас, так как у них есть что чинить, но городам этого не нужно, и горожанам не нравится, когда своими разговорами вы подбиваете молодежь пускаться в бега.

— Мне неведомо, что разрешают или запрещают города. — Терпение Раина казалось безграничным. Определенно, гнев вообще не знал над ним власти. — В городах всегда найдутся люди, склонные к насилию. Во всяком случае, я не думаю, что песню можно найти в городе.

— Не хочу обидеть вас, Ищущий, — медленно произнес Перрин, — но... ну, я не полагаюсь на силу. Не помню, чтобы я боролся с кем-то в летах, не считая состязаний по праздникам. Но если кто-то ударит меня, я дам сдачи. Коли я так не сделаю, то лишь внушу ему мысль, что он может ударить меня, когда бы ему ни вздумалось. Некоторые люди считают, что можно использовать других в своих целях, и если не дать им понять обратного, они просто так и будут издеваться над теми, кто слабее их.