— Все молодые женщины, за исключением одной, были мертвы, и оставшаяся в живых умирала. Она ползла к фургонам. Ясно было: она знала, что они — Туата'ан. Ее отвращение превосходило боль, но у нее было послание столь для нее важное, что она должна была обязательно передать его кому-нибудь, пусть даже нам, прежде чем позволить себе умереть. Мужчины пошли посмотреть, не могут ли они помочь остальным, — по ее кровавому следу, но все девушки были мертвы, а вокруг них лежали убитые троллоки, в три раза превосходящие их числом.

Илайас сел прямо, едва не выронив трубку изо рта.

— На сотню миль в Пустыню? Быть не может! Дьевик К'Шар, так троллоки называют Пустыню. Гиблая Земля. Да они не прошли бы на сотню миль в Пустыню, даже гони их все Мурддраалы в Запустении!

— Вы ужасно много знаете о троллоках, Илайас, — сказал Перрин.

— Продолжай свою историю, — угрюмо сказал Илайас Раину.

— По добыче, которую с собой несли Айил, стало ясно, что они возвращались из Запустения. За ними следом шли троллоки, но, судя по следам, лишь немногим из них удалось уцелеть после убийства Айил. Что до девушки, то она никому не давала прикоснуться к себе, даже чтобы перевязать раны. Но она вцепилась в куртку Ищущего того отряда, и вот что она сказала, слово в слово. «Губитель Листьев вознамерился ослепить Око Мира, Потерянный. Он намерен убить Великого Змея. Предупреди Народ, Потерянный. Пламенноглазый идет. Скажи им, пусть готовятся к Тому, Кто Идет с Рассветом. Скажи им...» И потом она умерла. Губитель Листьев и Пламенноглазый, — добавил Раин для Перрина, — так Айил называют Темного, но прочего из этих слов я не понимаю. Однако девушка считала это достаточно важным, раз обратилась к тем, кого явно презирала, чтобы передать такое послание со своим последним вздохом. Но кому? Мы сами — Народ, но, по-моему, вряд ли оно предназначено нам. Айил? Они не стали бы нас слушать, попытайся мы рассказать им о происшедшем. — Он тяжело вздохнул. — Она назвала нас Потерянными. Никогда не предполагал раньше, насколько сильно они нас не любят.

Ила опустила вязание на колени и ласково погладила мужа по волосам.

— Что-то они узнали в Запустении, — задумчиво сказал Илайас. — Но все лишено всякого смысла. Убить Великого Змея? Уничтожить само время? И ослепить Око Мира? Все равно что сказать, будто он собирается уморить голодом скалу. Может быть, она бредила, Раин. Раненая, умирающая, она могла утратить представление о том, что реально, а что — нет. Может, она даже не понимала, кто были эти Туата'ан?

— Она понимала, о чем говорила и кому она это говорила. Нечто более важное для нее, чем собственная жизнь, а мы этого даже понять не можем. Когда я увидел, как ты входишь к нам в лагерь, то решил, что, наверное, мы найдем разгадку, поскольку ты был... — Илайас сделал быстрое движение рукой, и Раин сказал совсем не то, что собирался, — ...и останешься нашим другом и знаешь о многом необычном.

— Не об этом, — сказал Илайас тоном, который положил конец беседе. Повисшую у костра тишину нарушали музыка и смех, долетающие из разных концов закутанного в ночные покровы лагеря.

Лежа и упираясь плечами на одно из бревен у костра, Перрин пытался разгадать послание женщины-айил, но для него оно имело не больше смысла, чем для Раина или Илайаса. Око Мира. Это было в его снах не однажды, но размышлять о тех снах ему не хотелось. Теперь Илайас. Был вопрос, ответ на который Перрину очень хотелось услышать. Что же такого чуть не сказал Раин о бородаче и почему Илайас оборвал его? Над этим он тоже ломал голову, и без особого успеха.

Перрин пытался представить себе, каковы должны быть айильские девушки, — уходящие в Запустение, где, как он раньше слышал, бывают лишь Стражи, сражающиеся с троллоками, — когда услышал, как, негромко что-то напевая, возвращается Эгвейн.

Поднявшись, Перрин пошел ей навстречу, к краю светового круга от огня костра. Она замерла на месте, склонив голову набок и разглядывая его. В сумраке Перрину не удавалось разобрать выражение ее лица.

— Долго ты, — сказал он. — Весело было?

— Мы поужинали с его матерью, — ответила она. — А потом мы танцевали... и смеялись. Кажется, я не танцевала целую вечность.

— Он мне напоминает Вила ал'Сина. У тебя всегда хватало здравого смысла не дать Вилу прибрать тебя к рукам.

— Айрам — добрый парень, с которым приятно провести время, — сказала девушка натянуто. — Он повеселил меня.

Перрин вздохнул.

— Извини. Я рад, что ты весело потанцевала.

Вдруг Эгвейн обвила его руками и уткнулась, всхлипывая, в его рубаху. Перрин неловко погладил ее по голове. Ранд бы знал, что делать, подумал он. Ранд умел непринужденно вести себя с девушками. А вот он — никогда не знает, как с ними поступать или говорить.

— Я же сказал, Эгвейн, я извиняюсь. Я вправду рад, что ты весело потанцевала. Нет, честно!

— Скажи мне, что они живы, — пробормотала девушка ему в грудь.

— Что?

Эгвейн отодвинулась от него — ее ладони лежали на его предплечьях — ив темноте посмотрела в глаза Перрину.

— Ранд и Мэт. Остальные. Скажи мне, что они живы.

Он глубоко вздохнул и неуверенно оглянулся по сторонам.

— Они живы, — произнес Перрин в конце концов.

— Хорошо. — Она потерла щеки быстрыми пальцами. — Это именно то, что мне хотелось услышать. Доброй ночи, Перрин. Приятных снов! — Привстав на цыпочки, девушка слегка коснулась губами его щеки и торопливо прошла мимо Перрина, прежде чем он успел вымолвить хоть слово.

Перрин повернулся, провожая ее взглядом. Навстречу девушке поднялась Ила, и обе женщины, тихо переговариваясь, зашли в фургон. Ранд бы смог это понять, подумал Перрин, а я не понимаю.

Вдалеке в ночной тьме на тонкий серпик нарождающейся луны, поднявшийся над горизонтом, завыли волки, и юноша вздрогнул. Завтра будет вдоволь времени, чтобы опять начать тревожиться о волках. Он ошибся. Они ждали, чтобы поприветствовать Перрина в его снах.

Последняя дрожащая нота того звучания, что весьма отдаленно напоминало «Ветер, который качает иву», проявив милосердие, смолкла, и Мэт опустил украшенную золотом и серебром флейту Тома. Ранд отнял руки от ушей. Матрос, который поблизости на палубе сворачивал в бухту трос, облегченно вздохнул. Какое-то время слышались лишь плеск волн о корпус, ритмичное поскрипывание весел и раздающееся время от времени гудение снастей на ветру. Ветер упорно дул точно в нос «Ветки», и бесполезные паруса были убраны.

— Наверное, я должен поблагодарить тебя, — вымолвил в конце концов Том, — за урок, как верна старая добрая поговорка. Как ни учи поросенка играть, флейтистом ему вовек не бывать!

Матрос загоготал, а Мэт замахнулся флейтой, словно собираясь запустить ею в насмешника. Том проворно выдернул инструмент из руки Мэта и уложил флейту в жесткий кожаный футляр.