Это широкое развитие в XII веке и в начале XIII столетия сопровождалось поразительными экспериментами, скажем, такими как создание bible moralise2e. Эта «морализованная Библия», от которой осталось всего четыре копии, представляла собой роскошно иллюстрированный манускрипт с картинками, в которых изображались только повествования – и ветхозаветные, и новозаветные – сведенные в вид медальонов. На каждой странице было четыре таких медальона, а рядом с ними – еще четыре, в которых каждый рассказ толковался с моральной точки зрения: порой – через типологические связи, проводимые, например, между историями Ветхого и Нового Заветов, а иногда – в иллюстрациях сцен из жизни того времени, показывающих послушание или же непослушание той библейской вести, о которой шла речь. Так нравственный смысл передавался графически, а не на словах. Подобные Библии были предметами роскоши и во многих случаях предназначались для французской и испанской аристократии или королевской семьи [6], и занимали один полюс красочных Библий, создаваемых в XIII столетии, часто превосходно иллюстрированных и сопровождаемых лишь краткими вставками на французском или латинском.

В конце XIII века и в начале XIV столетия появился другой вид иллюстрированных Библий: так называемая biblia pauperum, «Библия бедных», от которой осталось примерно восемьдесят экземпляров. Название ее может ввести в заблуждение (и в самих Библиях оно не встречается), поскольку эти книги предназначались для мирских христиан из грамотного среднего класса и, вероятно, для представителей духовенства, которым приходилось время от времени проповедовать по Библии. Эти biblia pauperum в первую очередь уделяли внимание мистическим и созерцательным аспектам текста, которые передавались через наглядное изображение жизни Христа, опять же, усиленное типологическими параллелями: скажем, рядом со сценой Распятия изображалась сцена отмененного в последний миг жертвоприношения Исаака. По большей части их делали в немецкоязычных областях, а текст часто был смешением латинского и немецкого и, как правило, по-прежнему содержал материал из второканонических книг. Приводились и библейские ссылки, подразумевая, что читатель мог обратиться к соответствующим пассажам в своей собственной Библии.

В ранних латинских Библиях (а в данном случае – и в греческих) между словами, по большей части, не оставляли пробелов. Это чуть менее неудобно в языке со множеством окончаний – таков, к примеру, английский: стоит заметить флексию, и вы поймете, что перед вами конец слова, но даже так при недостатке разделителей книга читается с трудом и порой ее можно неверно понять. В средневековых Библиях в помощь читателям появились пробелы и другие приемы. Пунктуация развивалась медленно, хотя фразы часто отделялись пробелом: следовать этому обычаю рекомендовал еще Иероним. Но были распространены и другие пометки, и в Библиях, предназначенных для прочтения на литургии, совершенно привычным явлением были знаки, указывающие на то, где находятся начало читаемого отрывка и его конец. Разделение Библии на главы – тоже средневековое изобретение, и впервые, как считается, так поступили в Англии (по традиции это приписывают архиепископу Стефану Лэнгтону [1150–1228]), хотя в то время главы были короче тех, к каким привыкли мы [7]. Нумерация глав стала повсеместной в Париже. (В Амиатинском кодексе древние номера глав, поставленные на полях, вычеркивались и заменялись новой системой, при которой главы становились длиннее.) В маленьких переносных Библиях XII–XIII веков были и ясно заметные номера глав, и верхние колонтитулы, так что найти нужный текст было не сложнее, чем в современном печатном экземпляре Библии. Нумерация стихов – это еще более позднее дополнение к Латинской Библии: оно восходит к парижскому печатнику Роберту Этьенну, протестанту, в 1534 году бежавшему из Парижа, где его преследовали, в безопасную Женеву – впрочем, в еврейских Библиях такие подразделы были уже с очень давних времен, хотя и без чисел, а латинские версии Псалтири столь же давно разделили на стихи для пения и декламации.

В XII–XIII веках Библии производились в огромных количествах, косвенно указывая на широкий круг грамотных читателей, которым требовался стандартный и удобный формат с колонтитулами и прологами к библейским книгам (часто адаптированными на основе перевода Иеронима), равно как и с примечаниями, объясняющими библейские имена. И все это появлялось – благодаря росту книготорговли, особенно в Париже. «Число Библий, дошедших до нас из XIII века, превышает число всех остальных артефактов – за исключением, возможно, монет и построек» [8]. Переписчики научились мастерски справляться с готическим шрифтом, делавшим Библию достаточно маленькой – не больше типичного печатного экземпляра наших дней.

Средневековые подходы к Библии во многом продолжают традицию, которой следовали отцы Церкви. Трактовки строились на предпосылке, согласно которой считалось, что библейское учение согласуется с христианской доктриной, а текст требуется интерпретировать лишь с одной целью: увериться в истинности этого мнения. И никому не приходило в голову прочесть текст сам по себе – в отрыве от системы христианских воззрений: тогда он стал бы неуместным для читателя-христианина. Но немало усилий тратилось на то, чтобы определить, как связаны текст и вероучение, и в Средние века был достигнут большой прогресс в размышлениях о сути библейского авторитета, библейской вдохновенности и истолкования библейских текстов.

В частности, мы уже видели, как Ориген стремился найти аллегорический смысл во множестве библейских пассажей. Там, где прямое значение текста не влекло никаких проблем, Ориген его принимал. Но если воспринять текст в прямом значении было сложно, а особенно если строки казались абсурдными, Ориген утверждал, что в таком случае подразумевается иной смысл, метафорический или аллегорический. Впрочем, этот смысл может принимать самые разные формы: он может говорить об отношениях души и Бога или же о моральном вопросе, а может оказаться и предсказанием о конце времен. Ориген не сводил возможные переносные смыслы в систему: он просто описывал их словом «духовные». И даже там, где буквальный смысл воспринимался совершенно спокойно, при желании было возможно провести метафорические параллели: так, вспомнив историю исхода народа Израильского из Египта – которая, по мнению Оригена, произошла на самом деле, – мы могли бы прийти и к размышлению об «исходе» рода человеческого от оков греха к свободе, дарованной Христом, или об освобождении отдельно взятой души. «Пути, которыми Господь ведет душу – это те же самые пути, которыми Он ведет народ Свой, а значит, у нас есть право выводить из Книги Исхода духовное учение» [10]. В последующие времена авторы по-прежнему считали, что «нелепости» текста указывают на более глубокий смысл, и при этом они были склонны придавать тайный смысл всему Священному Писанию в еще большей мере, чем Ориген. В конце концов такой подход оформился в четырехчастную схему, в соответствии с которой библейские пассажи можно было интерпретировать как 1) буквальные; 2) аллегорические; 3) нравственные и 4) анагогические [11]. Обо всех смыслах обобщенно говорит знаменитое мнемоническое изречение: