Небольшие погрешности (наблюдения, не вписывающиеся в обычные рамки, или отклонения от ожидаемого) иногда способны раскрыть несовершенство теории и полностью ее опровергнуть. Это как раз те самые «глюки в Матрице», которые разоблачают воображаемую лже матричную конструкцию нашего научного мировоззрения. К примеру, случилось так, что в конце XIX века при наблюдении за орбитой Меркурия в его движении были обнаружены небольшие отклонения, противоречащие концепции Ньютона. Проблема была решена в 1915 году с помощью общей теории относительности Эйнштейна, которая смогла эти мелкие несоответствия объяснить и в конечном счете ньютоновскую систему заменила.

Модель есть не что иное, как история (или, по словам математика и экономиста Вайнтрауба, автобиография)[987], и через ошибки в текущих (без их учета вполне работающих) моделях и абстракциях мы находим дорогу к новым повествованиям. Резидуи, не вписывающиеся в уравнения имеющихся теорий, могут указывать путь к новым горизонтам. Ученый, таким образом, должен был бы не округлять свои ошибки, а наоборот, обращать на них большее внимание, так как именно в них можно найти зародыш совершенно новой (лучшей) аксиоматической системы. То же самое верно и для личной жизни.

Резидуи (как названные, так и неосознанные) создают в научном познании (и в человеческой psyche) некую шизофреническую диалектику. Невозможность свести переживания воедино может вызвать в человеке расщепление личности. На определенном уровне это необходимо, так как каждая ситуация в жизни требует применения разных парадигматических систем. И ни для кого не секрет, что они, как правило, несовместимы. В каждой из таких чередующихся через короткие интервалы времени жизненных ролей мы должны применять различные представления о самих себе («я»‑концепции) и о мире[988]. Точно так же дело обстоит и в науке. Ни одна экономическая модель не может применяться во всех ситуациях. Если противоречие оказывается аксиоматическим, создается новая школа. Вновь возникшее учение, в свою очередь, имеет возможность опровергнуть существующее и утвердиться в качестве основной интерпретационной рамки.

Мертвый мир и мир живых

Математика подходит для изучения окружающего мира лишь в той мере, в какой мы осознаем ее пределы. Объекты математического исследования мы прежде всего должны «убить», вынуть из них душу. Как говорит Роберт Нельсон, «в последние годы экономисты начали понимать, что статический мир имеет мало общего с сутью какой‑либо экономической ситуации в реальном мире»[989].

Сёрен Кьеркегор писал: «Бытие выходит за рамки логики»[990]. Именно стремление моделировать реальность как бы убеждало нас в существовании двух миров. Первый мы пытаемся понять через абстрактные (и, значит, не реальные) модели, второй — эмпирический, настоящий, an sich, его невозможно смоделировать (так как он живой и подлинный, то с ним нельзя обращаться как с нашими воображаемыми конструкциями). Подобное противоречие находит свое отражение и в экономике. Существуют экономические модели, пытающиеся описать поведение индивидуума или всего общества, в которых все прекрасно сходится, но они обычно исходят из нереалистических предположений или ведут к неприменимым на практике выводам. Чаще всего происходит и то, и другое.

Фриц Махлуп знал эту проблему во всей ее остроте: «Экономическая наука — это система априорных истин, продукт чистого разума, точная наука, добивающаяся, чтобы ее законы были такими же универсальными, как и законы математики; это аксиоматическая дисциплина, система чистых дедукций из ряда постулатов, не допускающая никаких эмпирических проверок или опровержений»[991]. Пьеро Мини идет еще дальше и такому абстрактному научному миру дает следующее определение: «Весь мир идей как таковой есть мир мертвый»[992].

Понять научно можно лишь нечто статичное, неспонтанное, предсказуемое, то есть не одушевленное. Такова цена, которую Декарт, а с ним и все ученые должны заплатить за точность. В угоду научной четкости и элегантности из науки уходит жизнь. Заменой ей могут быть логика и абстракции, действующие в своем собственном мире. Как будто бы все, что нельзя выразить математически, утратило право на подлинное (научное/эмпирическое) существование. В том же мертвом мире функционирует и математика, так же как механика, причинность и все наши (внутренне непротиворечивые) конструкции. Абстрактные модели могут быть элегантны и способны сочетаться между собой. Но они также могут быть очень далеки от реального мира живых.

Экономика, к примеру, делает миру анастезию упомянутым ранее заклинанием ceteris paribus, отключающим модели от реальности. В таком искусственном мире мы можем создавать произвольные конструкции. На трюк с ceteris paribus в конце концов обратил внимание и Фрэнсис Хатчесон, считавший, что речь идет об одном из двух главных способов, которыми экономика препятствует эмпирической проверке (второй — это уже упомянутый отрыв логико‑дедуктивных моделей от эмпирического содержания). Так как в реальном мире ceteris совсем не paribus, то у экономистов есть огромный простор для фантазирования, реальность их в этом никак не ограничивает и не стоит на пути их воображения[993].

Средневековье кишело ангелами, танцующими на булавочной головке; нашим временем завладела оптимизация на основе анализа предельных величин. В таком свете средневековая дискуссия о количестве ангелов на булавочной головке кажется более реалистичной хотя бы потому, что, в отличие от таинственных терминов экономики, булавочную головку и ангела представить себе может каждый. Тем не менее оба способа теоретизирования эмпирически непроверяемы и за пределами своего собственного дискурса бессмысленны и неприменимы. Они содержательны, лишь будучи замкнутыми в своей собственной вселенной.