вторят несколько коленопреклоненных монахинь. Наставница послушниц тоже здесь – стоит выпрямившись и застыв как статуя, с молитвенно сложенными ладонями. Лицо Марии Терезы странно зеленоватого цвета. Ее глубоко посаженные глаза устремлены на Бернадетту и выражают прямо-таки невыносимое напряжение. Монсеньор Форкад подходит к кровати и ласково кладет свою пухлую ладонь на руку больной.

– Вы сможете понять то, что я скажу, дочь моя? – спрашивает он.

Бернадетта кивает.

– Не хотите ли поверить мне, вашему епископу, какое-то желание?

Бернадетта тихонько качает головой.

– В силах ли вы говорить?

Бернадетта опять качает головой.

Форкад опускается на колени и читает молитву. Потом, глубоко взволнованный, поднимается и просит настоятельницу предоставить ему келью на эту ночь. Идя по коридору за матерью Энбер, он слышит за собой громкий стук грубых башмаков. Это наставница послушниц.

– Ваше преосвященство! – начинает Мария Тереза срывающимся голосом. – Не прогневается ли на нас Пресвятая Дева, если ее избранница предстанет перед ней, не приняв монашеского обета?

– Вы так думаете? – довольно кисло отвечает ей вопросом на вопрос епископ, сразу проникшийся смутной неприязнью к этой монахине. – А вы лично хотели бы, чтобы умирающая приняла постриг?

– Я бы очень этого хотела, монсеньор, – взволнованно выпаливает та одним духом.

Епископ Форкад – человек умный, и его очень беспокоит, как отнесется ко всему этому честный и достойный всяческого восхищения старец из Тарба. Послушница – это ни рыба ни мясо. Может быть, удастся как-то смягчить удар, если по всем правилам принять Бернадетту в Христовы невесты, которые монашеским обетом заслужили преимущественное право предстать перед Господом.

– Епископ вправе принимать монашеский обет у умирающих. Мне уже приходилось это делать.

Все возвращаются к постели Марии Бернарды, состояние которой не изменилось, монсеньор Форкад склоняется над ней и говорит ласковым голосом:

– Соберитесь с силами, дорогая моя. Та, что являлась вам по своей Божественной Милости, будет рада видеть, что вы успели дать своему епископу священные обеты нестяжания, целомудрия и повиновения. Вам не придется отвечать на мои вопросы, стоит лишь знаком дать понять, что вы согласны. Поняли ли вы, что я сказал, и готовы ли к этому?

Бернадетта с готовностью кивает.

После этого епископ начинает церемонию пострижения и делает это, ввиду необычайности ситуации, чрезвычайно тихим голосом и весьма деликатно. В больничной палате полным-полно монахинь; все они падают ниц по примеру Марии Терезы Возу. По окончании церемонии врач вливает в рот вконец обессилевшей Бернадетты несколько капель воды. И впервые за много часов у нее из-за этого не начинается рвота. Епископ подбадривает ее улыбкой:

– Поздравляю вас, сестра моя, с вашим новым саном.

Ему придвигают кресло поближе к кровати больной. Он бросает на доктора вопросительный взгляд, означающий: «Сколько еще это может продлиться?» Тот пожимает плечами. Минут пятнадцать в комнате царит мертвая тишина. Глаза монсеньора не отрываются от лица больной, которой каждый вздох дается с большим трудом. Видимо, конец близок, думает он и решается на еще одну попытку:

– Сестра моя, может, у вас есть что-то на сердце. Я готов выслушать вас. Все остальные оставят нас вдвоем…

Не успел епископ прошептать до конца эти слова, как произошло нечто совершенно неожиданное. Бернадетта несколько раз глубоко вздыхает. И все решают, что эти вздохи – последние признаки угасающего дыхания. Голос аббата Февра, бормотавшего отходную молитву, тут же крепнет. Но эти вздохи оказываются не последними, а первыми признаками нормализующегося дыхания, которыми обычно заканчивается приступ астмы. Бернадетта начинает ритмично дышать. И вдруг говорит тихо, но вполне внятно:

– Моя матушка умерла… Но я еще не умираю…

И как всегда, она оказалась права. Ибо уже шесть дней спустя смогла подняться с одра болезни. И доктор Сен-Сир нашел в ее легких меньше подозрительных шумов, чем было раньше.

Часть пятая

Польза страданий

Глава сорок первая

Золотые руки

Рядом с монастырской церковью Святой Жильдарды находится просторная комната. Она служит ризницей и сокровищницей. На стенах висит множество потемневших от времени картин, которые накопились в монастыре и для которых не нашлось лучшего места. Ведь монашеская обитель «Неверские сестры» возникла очень давно: она была основана Жаном Батистом де Лавеном почти двести лет назад. И хотя после бурных революционных лет монастырь пришлось отстроить заново, многое из прошлого достояния сохранилось. Самое крупное живописное полотно в ризнице изображает Святое семейство; картина эта, написанная сто лет назад, произведение довольно бесталанной и неумелой кисти. Богоматерь и младенец Христос на соломе. Здесь же бык и ослик, а также коленопреклоненные пастухи – все именно так, как знает и любит Бернадетта. Единственное исключение из правил – святой Иосиф, у которого, вопреки общепризнанной традиции, нет бороды и на голове нечто вроде берета. В шкафах ризницы сложены священнические облачения, церковная парча, алтарные покровы. За стеклом видны несколько золотых и серебряных литургических сосудов. В особом ларе хранится куча ярко раскрашенных глиняных фигурок для яслей Христа, используемых во время рождественских мистерий.

Эта комната теперь в распоряжении Бернадетты. Спустя год после кровотечения она повторно дала монашеский обет в руки епископа Неверского. Так что период послушничества отбыла полностью. Зато потом монсеньор настоял, чтобы ее освободили от ухода за больными – это послушание она сама на себя возложила. И матери настоятельнице пришлось по поручению епископа доверить сестре Марии Бернарде самую деликатную и необременительную должность, какая только была в монастыре. Бернадетта стала монахиней при ризнице, в обязанности которой входит каждое утро наполнять дароносицу Святыми Дарами.

Как раз к этому времени престарелая сестра София уже не могла больше отправлять эту должность: с ней случился удар, после которого ее наполовину парализовало и она лишилась дара речи. София – одна из тех по-детски светлых душ, каких никогда не встретишь в миру. Хотя из уст старой женщины исходят лишь нечленораздельные звуки, из глаз ее льется такой поток спокойствия и радости, что Бернадетта бывает счастлива, когда сестра София часами сидит рядом, наблюдая за ее работой.

А работа эта заключается вот в чем. После того как наставница послушниц в свое время, искренне перепугавшись, категорически запретила Бернадетте «развивать склонность к рисованию», не сочтя таковую за добродетель, молодая монахиня сразу после назначения в ризницу увлеклась сходным делом. Вышивание алтарных покровов, священнических облачений и прочих церковных украшений даже в глазах Марии Терезы не считается высокомерным тщеславием. Наоборот, это тихий и богоугодный труд, вполне приличествующий слабосильной монахине. И Бернадетта, еще послушницей внезапно обнаружившая в себе тягу к рисованию и лепке, обрела теперь прекрасное поприще для