Ждали только герцога Людвига Баварского, который, прибыв несколькими днями раньше, обещал присутствовать на блестящем обеде, однако камергер принес его извинения, и, когда трубачи дали давно ожидаемый сигнал, все устремились к столу так поспешно, что любезное распоряжение совета — посадить между каждыми двумя гостями по одному ульмцу — не было соблюдено должным образом.

Брайтенштайн потянул Георга на место, которое ему показалось достойнейшим.

— Я бы мог, — сказал пожилой господин, — посадить вас вон там, на почетном конце, с Фрондсбергом, Хуттеном и Вальдбургом, но в таком обществе нельзя утолить голод с необходимым спокойствием. Мог бы и отвести вас к нюрнбержцам и аугсбургцам, туда, на дальний край, где стоит жареный павлин, — Бог свидетель, у них не дурное местечко! — но знаю, что горожане не совсем вам по душе, а потому и посадил вас здесь. Оглянитесь-ка, право же, совсем неплохо — вокруг незнакомые лица, значит, не надобно много разговаривать. Направо от нас — копченая свиная голова с лимоном во рту, слева — великолепная форель, а вот перед нами — косуля, да такая жирная, нежная, — верно, другой такой на столе не сыщешь.

Георг поблагодарил старика за предусмотрительную заботливость и бегло взглянул на окружающих. По правую руку от него сидел молодой, изысканно одетый господин двадцати пяти — тридцати лет. Только что причесанные, благоухающие помадой волосы и маленькая бородка, которая, по-видимому, лишь час назад была завита горячими щипцами, убедили юношу еще до разговора с ним, что он видит одного из ульмских господ.

Молодой человек, поняв, что замечен своим соседом, выказал себя очень предупредительным: он наполнил кубок Георга из большого серебряного кувшина, чокнулся с ним за счастливое прибытие, за доброе соседство и наложил на тарелку гостя лучшие куски от бесчисленных косуль, зайцев, свинины, фазанов и диких уток, в изобилии расположенных вокруг на серебряных блюдах.

Но Георга не могли побудить к еде ни предупредительная услужливость горожанина, ни необыкновенный аппетит Брайтенштайна. Он был все еще слишком увлечен милым образом Марии, чтобы последовать прозаическим поощрениям своих соседей.

Задумчиво смотрел юноша в бокал, который по-прежнему держал в руке, как бы надеясь, что после исчезновения пузырьков на поверхность старого доброго вина выплывет из глубины образ любимой. Неудивительно поэтому, что приветливый господин справа, заметив, что сосед сосредоточен на бокале и игнорирует еду, посчитал его кутилой. Горящие глаза, улыбчивый рот погруженного в мечтания юноши выдавали в нем подлинного знатока вин, смакующего благородные напитки.

Памятуя о наставлениях городского совета быть предупредительным к гостям, молодой ульмец решил потакать слабостям юноши, хотя сам и не одобрял привязанности своих сограждан к вину. Он вновь наполнил свой бокал и произнес:

— Не правда ли, господин сосед, вино превосходно? Конечно, это не вюрцбургское, к которому вы привыкли во Франконии, но ему восемьдесят лет, и оно из винных погребов ратуши.

Удивленный этими словами, Георг отставил бокал и коротко ответил: «Да-да». Но сосед не хотел выпускать найденную им нить разговора.

— Кажется, — продолжал он, — это вино не совсем вам по вкусу. Тогда попробуйте другого, из Вюртембергского замка. Итак, за скорую войну и грядущую победу!

Георгу был не по душе этот разговор, и он решил переменить тему.

— А у вас в Ульме, — начал он, — прелестные девушки. По крайней мере, при нашем вступлении я это сразу подметил.

— О! — рассмеялся ульмец. — Ими можно выложить все улицы.

— Это было бы совсем недурно, — ответил Георг, — потому что мостовые на ваших улицах скверные. Однако скажите мне, кто живет вон в том угловом доме с эркером? Если я не ошибаюсь, оттуда, когда мы въезжали, смотрели две очень изящные девушки.

— Вы уже и этих приметили? — рассмеялся собеседник. — Право же, у вас зоркий глаз и вы — ценитель красоты. Это мои милые кузины с материнской стороны. Маленькая блондинка — Бесерер, другая — госпожа фон Лихтенштайн из Вюртемберга, здесь в гостях.

Георг возблагодарил судьбу за то, что она свела его с близким родственником Марии. Он решил воспользоваться случаем и как можно любезнее обратился к своему соседу:

— Итак, у вас очень красивые кузиночки, господин фон Бесерер…

— Меня зовут Дитрих фон Крафт, — прервал его тот, — я секретарь большого совета.

— Прехорошенькие девушки, господин фон Крафт, и вы, конечно, их частенько навещаете?

— Да-да, — ответил секретарь большого совета, — особенно с тех пор, как в доме появилась барышня Лихтенштайн. Кузиночка моя Берта, конечно, немножко ревнует, раньше мы жили с нею душа в душу, но я делаю вид, что этого не замечаю, зато отношения с Марией у меня все лучше и лучше.

Это сообщение, должно быть, показалось не особенно приятным Георгу, он слегка прикусил губу и покраснел.

— Вы только подумайте, — продолжал секретарь, которому с непривычки вино ударило в голову, — они буквально разрывают меня на части. Особенно малышка Лихтенштайн, она обладает удивительным даром быть чрезвычайно приветливой и все делает так мило и серьезно, что хочется ей ответить любезностью. Конечно, она не кокетничает, как Берта, но я готов прийти в одиннадцатый раз, даже если меня десять раз подряд прогнали… Она так поступает, — пробормотал он задумчиво себе под нос, — потому что побаивается своего строгого отца, который тоже здесь. А когда тот покинет Ульм, она сделается ручной.

Георгу хотелось навести дальнейшие справки об отце, но в эту минуту он был прерван странным дуэтом.

Еще раньше среди шума обедающих он слышал, как два голоса, однообразно тягучих, произносили какие-то короткие стишки, и не понимал, что сие означает. Теперь он услышал те же голоса совсем рядом, а вскоре и узнал содержание монотонных стишков.

В добрые старые времена, особенно в имперских городах, считалось хорошим тоном, чтобы хозяин и его супруга вставали посреди обеда из-за стола и подходили к каждому гостю по очереди, поощряя их к еде и питью веселыми изречениями. Этот обычай так укоренился в Ульме, что почтенный совет решил к нему прибегнуть и в данном случае. Чтобы официально выполнить традиционную обязанность, назначены были «хозяин» и «хозяйка».

Выбор пал на бургомистра и старшего советника. Поощряя гостей, те успели обойти обе стороны стола; неудивительно поэтому, что их голоса от сильного напряжения изрядно охрипли и осипли и дружеские поощрения уже звучали как глухая угроза.

— Почему вы не кушаете, почему вы не пьете? — над ухом Георга раздался хриплый голос.

Георг испуганно обернулся и увидел сильного рослого человека с красным лицом. Едва он собрался ответить ему, как с другой стороны маленький человечек запищал тонким голоском:

— Я предполагал, что так оно и будет, — заметил старый Брайтенштайн, отрываясь от куска косули. — Вместо того чтобы наслаждаться великолепным угощением, вы болтаете!