— С вашего разрешения, — прервал его тут же Дитрих фон Крафт, — юный господин не ест потому, что он ценитель вина и смотрит на дно стакана. Лично я не осуждаю тех, кто предпочитает еде напитки.

Георг не знал, как ему реагировать на такую странную поддержку, и хотел было извиниться, как его внимание привлекла другая сцена. Брайтенштайн наконец переключился на свиную голову с лимоном во рту. Искусно вылущив лимон из пасти животного, он опытной рукой с наслаждением производил дальнейшее вскрытие и жевал уже изрядный кусок, когда к нему подошел бургомистр с вопросом: «Отчего ж вы не кушаете? Отчего ж вы не пьете?»

Брайтенштайн посмотрел на поощрителя остановившимся взглядом, для слов его органы речи были слишком заняты, и кивнул на остатки косули. Но маленький человечек отнюдь не смутился и дружелюбно пропищал фистулой:

Вот как бывало в старые добрые времена! По крайней мере, нельзя было пожаловаться, что вас пригласили на видимость обеда.

Вскоре праздничный стол преобразился. Большие блюда и подносы были унесены, поставили объемистые кружки и больших размеров кувшины, наполненные благородным вином. Пошла по кругу чаша, и начались уже тогда распространенные в Швабии тосты. Действие вина не замедлило сказаться. Дитрих Шпет и его сподвижники пели насмешливые песни про герцога Ульриха, сопровождая каждое проклятие или же дурную шутку громким хохотом и очередным прикладыванием к кружке. Франконские рыцари играли в кости на имения герцога и пили взапуски, назвав в качестве награды победителю Тюбингенский замок.

Ульрих фон Хуттен и некоторые из его друзей спорили на латинском языке с несколькими итальянцами по поводу нападок на римский престол со стороны безвестного монаха из Виттенберга[47]. Нюрнбержцы, аугсбургцы и некоторые ульмские господа затеяли спор о блеске их республик.

Смех, пение, ссоры и глухой звон оловянных и серебряных кубков наполняли зал.

Только на верхнем конце стола царила приличная и спокойная веселость. Там сидели Георг фон Фрондсберг, старый Людвиг Хуттен, стольник Вальдбург, Франц фон Зикинген и другие пожилые степенные господа. Туда, вдоволь насытясь, обратил свои взоры Ханс фон Брайтенштайн, и спустя какое-то время он сказал Георгу:

— Шум вокруг нас мне не по душе. Что, если я сейчас представлю вас Фрондсбергу, как вы того хотели?

Георг, уже давно мечтавший познакомиться с известным военачальником, радостно приподнялся, чтобы последовать за старшим другом. Мы не станем его осуждать за то, что сердце у него боязливо забилось, щеки налились румянцем, а шаги сделались неуверенными. Кем в его возрасте не овладевали подобные чувства при приближении к покрытому славой воину? И у кого не сжималось свое собственное «я» в угоду знаменитому исполину? Георг фон Фрондсберг уже в то время считался одним из знаменитейших полководцев. В Италии, Франции и Германии рассказывали о его победах, да и военная наука вечно будет упоминать его в своих анналах, потому что он основал и упрочил боевой строй пехоты. Народные предания и исторические хроники донесли до наших дней облик этого военачальника. Кто, скажите, не вспомнит невольно героев Гомера, прочитав о нем следующее: «Он был так могуч, что мог средним пальцем правой руки сдвинуть с места сильнейшего мужчину, остановить на скаку коня и передвинуть таран»?

И вот к этому человеку Брайтенштайн подвел юношу.

— Кого это вы ведете к нам, Ханс? — воскликнул Фрондсберг, с участием рассматривая рослого красивого парня.

— Посмотрите-ка на него повнимательней, дорогой, — ответил Брайтенштайн, — не приходит ли вам в голову, к какому дому он мог бы принадлежать?

Военачальник пристально посмотрел на Георга, старый стольник тоже вопросительно глянул в его сторону.

Георг робко приблизился к полководцам, дружелюбный взгляд Фрондсберга придал ему мужества; наконец, осознав, как важен для него этот миг, он поборол смущение и, полный решимости, посмотрел прямо в глаза герою.

— О! По этому взгляду я узнал тебя! — радостно воскликнул Фрондсберг и протянул молодому рыцарю руку. — Ты из рода Штурмфедеров?

— Георг Штурмфедер, — ответил молодой человек. — Мой отец Буркхард Штурмфедер убит в Италии, возле вас в бою, как мне говорили.

— Да, это был храбрый человек, — проговорил военачальник, продолжая задумчиво разглядывать лицо Георга, — он был моим верным товарищем во многих жестоких сражениях… Право, его похоронили слишком рано!.. А ты, — прибавил он дружески, — намерен следовать по его стопам? Едва оперился и уже оставил гнездо. Что тебя гонит оттуда?

— Я догадываюсь, — прервал его Вальдбург грубым, неприятным голосом, — птичка хочет поискать несколько клочков шерсти, чтобы залатать старое гнездо!

Грубый намек на ветхий замок его предков вызвал яркий румянец на щеках юноши. Он никогда не стыдился своей бедности, но эти слова прозвучали столь высокомерно, что под взглядами богатого зубоскала Георг впервые почувствовал себя действительно нищим. Его взгляд устремился поверх стольника Вальдбурга вдаль, к уже известному нам дому с эркером. И мысль о Марии вернула ему мужество.

— Любое сражение заслуживает награды, господин рыцарь, — сдержанно проговорил Георг. — Я предложил союзу свою голову и руки, а что меня побудило к этому, вам должно быть безразлично.

— Ну-ну, — буркнул стольник, — каковы руки, мы еще посмотрим, а вот голова, похоже, не совсем ясная, раз вы всерьез воспринимаете шутки.

Раздраженный юноша хотел что-то возразить и на это, но Фрондсберг дружески взял его за руку:

— Совсем как отец! Милый мальчик, со временем ты будешь жалить, как настоящая крапива… Нам нужны люди, у которых сердце на своем месте. Что ты будешь не из последних — в этом я уверен.

Эти скупые слова из уст человека, громко прославившегося среди своих современников храбростью и военным искусством, произвели такое успокаивающее действие на Георга, что он удержал ответ, который вертелся у него на языке, и молча отошел от стола к окну, чтобы больше не мешать высоким начальникам, а главное — убедиться в том, что его мимолетное видение действительно было Марией.

Когда Георг отошел, Фрондсберг обратился к Вальдбургу:

— Совсем не так, господин стольник, склоняют на нашу сторону дельных парней. Бьюсь об заклад, что он ушел от нас, не имея и половины того рвения, с каким сюда явился.

— Вы еще будете заступаться за молокососа? — вскипел стольник. — Пусть сначала научится выносить шутки своих командиров.

— Позвольте, позвольте, — подал тут голос Брайтенштайн, — это вовсе не шутка — смеяться над незаслуженной бедностью, впрочем, я ведь знаю: вы и отца его недолюбливали.

— Кроме того, — продолжил Фрондсберг, — вы ему пока не командир. Он еще не приносил присяги союзу и потому может ехать куда захочет. Но даже если бы он служил под вашими знаменами, я бы и тогда не советовал дразнить его. По-моему, он не из тех, кто позволяет подобное.