Безмолвный от гнева за отповедь, каких он никогда в своей жизни не слышал, стольник переводил яростный взгляд с одного на другого.

Людвиг фон Хуттен поспешил вмешаться, дабы предотвратить жесточайшую ссору:

— Да оставьте вы этот спор. Должно быть, пора вставать из-за стола. На дворе уже стемнело, а вино слишком крепкое. Дитрих Шпет уже дважды провозгласил смерть Вюртембержцу, да и франконцы там, внизу, никак не решат, сжигать им захваченные замки или же поделить между собою.

— Ах, оставьте их, — горько улыбнулся Вальдбург, — пусть сегодня господа делают что хотят. Фрондсберг обратится к ним с речью.

— Нет-нет, — прервал его Людвиг Хуттен, — кому и стоит что-то говорить, так это мне, человеку, жаждущему кровной мести за смерть сына. Однако, прежде чем будет объявлена война, лучше воздержаться от речей. Мой племянник Ульрих тоже слишком много говорит с итальянцами о монахе из Виттенберга и выбалтывает лишнее, когда впадает в гнев. Пойдемте отсюда!

Фрондсберг и Зикинген, поддержав его мнение, встали, соседи последовали их примеру, а за ними поднялись и все остальные.

Георг, стоя у окна, слышал каждое слово спорящих. Его радовало участие, проскользнувшее в словах Фрондсберга, тем более ценное, что оно касалось безвестного юноши-сироты. От него также не укрылось, что он с первых же шагов на военном поприще вызвал ненависть со стороны могущественного врага. Стольник был известен своей непомерной гордостью и злопамятливостью, но Георгу хотелось верить, что примирительные слова Хуттена погасят всяческие воспоминания о ссоре и что человек с таким весом и положением, как Вальдбург, невольную причину своего гнева сочтет простительной.

Легкое прикосновение к плечу прервало его размышления. Обернувшись, он увидел своего любезного соседа по столу — секретаря большого совета.

— Бьюсь об заклад, что вы еще не приискали себе квартиры, — сказал Дитрих фон Крафт. — Теперь, пожалуй, будет трудно это сделать, потому что стемнело и город переполнен приезжими.

Георг сознался, что он и не подумал об этом, однако надеется найти местечко на постоялом дворе.

— На вашем месте я не был бы столь уверенным, — возразил Крафт. — Положим, вы найдете где-нибудь угол, но уж рассчитывать на удобство вам не придется. У меня есть предложение: если мое жилище не покажется вам невзрачным, я с радостью предоставлю его вам.

Добрый секретарь совета говорил с такой сердечностью, что Георг не задумываясь принял его предложение, хотя и опасался, что хозяин, когда хорошее настроение вместе с винными парами улетучится, раскается в своем гостеприимстве. Но Крафт, казалось, очень обрадовался согласию своего гостя и, крепко пожав ему руку, увел его из зала.

Площадь перед ратушей преобразилась. Дни еще были короткими, вечерние сумерки подкрадывались незаметно. Повсюду уже зажгли факелы и уличные фонари; их темно-красный свет скудно высвечивал площадь и бросал дрожащие тени на окна близлежащих домов, блестящие шлемы и латы рыцарей; громкие призывы из ратуши слуг и лошадей, бряцание мечей, топот снующих туда-сюда людей, перемешанные с лаем собак, нетерпеливым ржаньем коней, являли сцену, более похожую на внезапное нападение нежданного неприятеля, нежели на разъезд после мирного обеда.

В растерянности Георг остановился на пороге ратуши. Радостные лица воинов, мощные фигуры рыцарей, ликующих и поющих с юношеским задором, объединяющихся в небольшие группки и исчезающих в ночи, напомнили ему о том, как быстротечны эти дни, как скоро веселые парни будут поглощены войной, а некоторые из них, не пережив своей весны, будут покоиться в сырой земле. Он знал, что они падут, вызвав мимолетные скупые слезы своих боевых товарищей и заслужив минутную славу храбрых бойцов. Невольно взгляд его обратился к другой стороне улицы, где, как он знал, ждала его награда, и увидел людей, стоящих у окон, но черноватый дым от факелов, поднимающийся над площадью, облаком окутывал предметы и не позволял разглядеть, что там, за этими расплывчатыми тенями.

Неудовлетворенный неизвестностью, Георг отвел глаза. «Так и мое будущее, — сказал он сам себе. — Настоящее — светло, но грядущее так же темно, как и неопределенна цель».

Его любезный спутник прервал мрачные размышления вопросом о том, куда запропастились слуги гостя с лошадьми. Если бы площадь, где они находились, была ярче освещена, добряк Крафт, несомненно, заметил бы мгновенный яркий румянец, вспыхнувший при этом вопросе на щеках Георга.

— Молодой воин, — ответил тот поспешно, — должен полагаться на собственные силы, посему при мне нет слуг. А своего коня я передал слугам Брайтенштайна.

Секретарь совета похвалил предусмотрительную аскетичность и строгость юноши, однако заметил, что если ему самому придется отправиться на поле военных действий, то он не будет столь безжалостен к себе. Вид его аккуратной прически и изящно завитой бородки убедили Георга в том, что их хозяин говорит от чистого сердца. Изысканная, удобная обстановка дома, куда они вскоре пришли, не поколебали этой уверенности.

Хозяйство Крафта было, что называется, холостяцким. Его родители отошли в мир иной, когда сын лишь вступил в зрелый возраст и получил свой пост при городском совете.

Вероятно, он уже давно бы присмотрел себе достойную спутницу жизни, тем более что юные горожанки видели в нем хорошую партию, учитывая общественное положение жениха (что существенно и по нынешним меркам), кабы не прелесть холостяцкой жизни и то обстоятельство, о чем часто в городе шептались, — антипатия его старой кормилицы и домоправительницы ко всем претенденткам, что и удерживало секретаря от этого шага.

У Дитриха был большой дом, неподалеку от собора, и прекрасный сад у подножия горы. Мебель в его доме отличалась превосходным качеством; огромный дубовый сундук был доверху набит кусками тончайшего льна, которые долгими зимними вечерами напряла со своими служанками матушка и матушка ее матушки; железный ларец в спальне заключал изрядную сумму золотых гульденов; сам господин Дитрих — красивый солидный господин, всегда нарядный, расфранченный, обращал на себя внимание, когда степенным шагом шествовал в ратушу, где имел добропорядочную репутацию, да и происходил он из старинной уважаемой семьи.

Неудивительно, что весь город превозносил его добродетели и любая местная девушка сочла бы за счастье снарядиться в долгое супружество с ним.

Георг про себя отметил эти заманчивые обстоятельства. Домашнее окружение секретаря составляли: старый седой слуга, две огромные кошки и бесформенно-толстая кормилица. Все четверо с удивлением уставились на гостя, показывая тем самым, как они не привыкли к нежданному пополнению обитателей дома. Кошки, мурлыкая, с выгнутыми спинами обошли пришельца со всех сторон. Кормилица недовольно сдвинула со лба украшенный золотым шитьем чепчик и спросила, следует ли ей приготовить ужин на две персоны. Когда же она выслушала подтверждение, а заодно и поручение (непонятно, была ли то просьба либо приказ) подготовить для гостя угловую комнату на втором этаже, казалось, ее терпение лопнуло: бросив свирепый взгляд на своего юного повелителя, гремя ключами, толстуха удалилась. Георг долго еще слышал ее тяжелые шаги по скрипящим лестницам. Пустынная тишина большого дома разряжалась многократным эхом от грохота дверей, которые она в ярости захлопывала.