– А! – сказал Уоким; повернувшись к сыну, он продолжал: – твоя мать казалась гораздо нежнее; у ней были, как у тебя, серые глаза и каштановые, вьющиеся волосы. Ты не можешь ее хорошо помнить. Тысячу раз жаль, что у меня нет ее портрета.

– Вот, видите ли, не рады ли бы вы были, чтоб и я имел такое же счастье, батюшка, чтоб жизнь моя была так же светла? Для вас не существует уз святее тех, которые вы заключили двадцать восемь лет назад, и с тех пор они все становились вам более и более святыми.

– Ах, Филипп! ты один можешь из меня все сделать, – сказал Уоким, протягивая руку сыну. – Мы не должны расставаться, если только это возможно. Что ж мне теперь делать? Пойдем вниз и научи меня. Прикажешь ли мне ехать к этой черноокой красавице?

Когда главное препятствие было устранено, Филипп свободно мог толковать с отцом о будущем родстве с Теливерами, о их желании достать назад мельницу и о временном ее перемещение в руки Гест и комп. Он теперь мог себе позволить говорить убедительно и неотступно, и отец его на все согласился с большею готовностью, чем он ожидал.

– Что касается мельницы, то мне, право, все равно, – сказал он, наконец, с какой-то сердитой сговорчивостью. – У меня было, черт знает, сколько забот с ней, особенно это последнее время. Я ничего более не желаю, как чтоб мне уплатили за все мои улучшение. Но ты не должен, однако, у меня просить: я ни за что не хочу иметь прямо дело с молодым Теливером. Ты можешь, если хочешь, проглотить его ради сестры, но я не знаю соуса, который помог бы мне его проглотить.

Оставляю вам, читатели, вообразить, с каким приятным чувством пошел Филипп на другой день к мистеру Дину, чтоб передать, что отец его готов открыть переговоры. Люси была в восторге и с торжеством спрашивала отца: не выказала ли она действительно гениальных способностей к делам? Мистер Дин был несколько озадачен и подозревал, что, верно, между молодыми людьми было что-нибудь, чего он не знал. Но для людей, подобных мистеру Дину, отношение между молодыми людьми столь же были чужды настоящих целей жизни, как и отношение между птицами или бабочками. Они могли быть только важны, если можно было доказать, что они имеют дурное влияние на денежные дела. А в этом случае, напротив, они, казалось, в высшей степени благоприятствовали делам.

В день базара Магги, уже без того имевшая большой успех в сент-оггском обществе, затмила своею красотою всех окружавших ее разодетых в пух женщин, хотя рама была в простом, белом, кисейном платье, которое, сколько я подозреваю, было взято из гардероба тетки Пулет. Нам редко случается видеть, как много зависят наши успехи в обществе от внешней обстановки, разве только когда мы встречаем женщину вполне красавицу и вместе с тем безыскусственную без красоты, мы привыкли называть простоту неловкостью.

Девицы Гест были слишком хорошо воспитаны, чтоб основывать свои удачи в свете на гримасах и аффектированных манерах, принадлежащих только дурному тону; но как их лавка была возле той, где сидела Магги, то казалось странно, как в этот день мисс Гест высоко поднимала подбородок, а мисс Лора болтала без умолку и беспрестанно, ворочалась с явною целью произвести эффект.

Все прилично одетые обитатели Сент-Оггса и его окрестностей были там и, право, стоило приехать издали, чтоб взглянуть на эру великолепную старинную залу, с резными дубовыми стропилами, дубовыми большими дверями и светом, проникавшим сверху и освещавшим предметы всех возможных цветов. Стены этой оригинальной залы были окрашены широкими полосами различных цветов, уже полинявших от времени; там и сям виднелись гербы с различными изображениями геральдических зверей, с длинными гривами и уродливыми головами – уважаемые эмблемы древнего рода, когда-то владевшего этой залой, в настоящее же время сделавшейся общественной. Аркада верхней стены одного из концов залы образовала хоры, с дубовою решеткою, сзади была еще комната с оранжерейными растениями и столами, с различными угощениями – весьма приятное развлечение для мужчин, любящих шататься и предпочитающих давке внизу удовольствие спокойно смотреть на зрелище сверху.

Вообще, это старинное здание весьма хорошо выполняло все условия затейливых современных потребностей и всякому входившему в залу ясно бросались в глаза: праздничный вид, который принимало доброе дело, и тщеславие богатых, снисходивших к нуждам недостаточных.

Близь большой арки, над эстрадой, находилось огромное стрельчатое окно с разноцветными стеклами – одна из несообразностей старинной залы; близь него-то Люси выбрала себе лавку и продавала большие неизящные товары, приняв на себя эту обязанность вместо мистрис Кинн. Магги же предпочла поместиться в открытой части залы и взялась распродавать обыкновенные, общеупотребительные вещи, не желая брать на свою ответственность произведение изящной промышленности, о которых она имела весьма смутное понятие. Но вскоре оказалось, что мужские халаты, бывшие в числе ее вещей, привлекали всеобщее внимание и беспрестанные расспросы, возбуждая любопытство касательно подкладки сравнительного их достоинства; находились даже такие, которые изъявляли желание примеривать их, что придало большее значение ее должности. Остальные дамы, имевшие свои собственные товары для продажи и ненуждавшиеся в халатах, удивлялись мелочности и дурному вкусу мужчин, оказывавшим предпочтение вещам Магги, которые можно найти у каждого портного; и очень вероятно, что недоброжелательство к Магги и злые толки, возбужденные этим обстоятельством, бросили самую черную, невыгодную тень на последующее ее поведение. Не потому, чтоб злоба, или зависть, могла найти себе убежище в сострадательных сердцах человеколюбивых дам, а скорее потому, что малейшая ошибка особы, стоявшей высоко в общественном мнении, кажется громадным проступком в сравнении с прежним ее совершенством: к тому же, настоящее поведение Магги случайно выказало именно те свойства ее характера, которые во мнении света послужили поводом к ее падению. В самой красоте Магги было что-то резкое, ставившее ее в глазах сент-оггских барышень гораздо ниже мисс Дин; должно знать, что к этому времени все нежные сердца в Сент-Оггсе уже уступили Люси все свои права на Стивена Геста, хотя далеко не добровольно.

Что касается милой Люси, то ее победа на мельнице и все прекрасные планы, которые создавало ее пылкое воображение для Магги и Филиппа, были причиной ее веселого расположение духа в этот день, и она чувствовала только удовольствие при виде маггиного успеха. Конечно, сама она была тоже чрезвычайно хороша и привлекательна, и Стивен в этом публичном собрании окружил ее особенным вниманием: он ревностно покупал все вещи, которые были собственной работы пальчиков Люси, и, весело помогая ей завлекать покупателей, он шутками принуждал мужчин покупать всевозможные дамские безделушки; он даже вздумал, сняв свою шляпу, надеть вместо нее красную феску ее работы; но посторонние зрители приняли эту выходку менее за комплимент Люси, нежели за желание пофрантить какою-нибудь особенностью. «Гест большой франт», – заметил молодой Торри; «но, впрочем, он привилегированный человек в Сент-Оггсе; ему дела нет до других. Попробовал бы кто другой выкинуть такую штуку, всякий бы сказал, что он дурака ломает».