Тем не менее 29 ноября Наполеон имел все основания для того, чтобы испытывать удовлетворение. Находясь в окружении численно превосходящих сил противника и оказавшись перед угрозой полного уничтожения, он смог сбежать. Помимо всего прочего это произошло благодаря отменному бесстрашию остававшихся в его распоряжении войск и решительности его военачальников. Справедливо и то, что даже при Березине Наполеон имел ряд преимуществ. Его войска были собраны воедино, находились посреди отрядов русской армии и направлялись волей одного человека. Особенности рельефа наряду с человеческими ошибками затрудняли взаимодействие между русскими армиями. Если рассмотреть образ мыслей и действия отдельных русских военачальников, почти всегда удается видеть в их поведении определенную логику и сопереживать им в трудных ситуациях, в которых они оказывались. Тем не менее в целом из-за просчетов, недостатка решимости и эгоизма представителей русского верховного командования большее, чем это могло бы быть, количество войск наполеоновской армии смогло ускользнуть.

У многих русских, и прежде всего у Александра I, наибольшее недовольство вызывал тот факт, что самому Наполеону удалось бежать. Это вполне естественное чувство, однако, было неуместно. Наполеону всегда было под силу взобраться на восточный берег Березины и оттуда через сельскую местность выйти прямо к Вильно. У Студенки у него все еще имелось достаточное количество кавалерии, способной обеспечить ему мощное прикрытие. На пути к Вильно только в случае сильного невезения он мог бы наткнуться на достаточно крупный казачий отряд, который решился бы бросить вызов подобному эскорту.

Гораздо менее вероятным и вызвавшим большее раздражение было бегство многотысячных отрядов наполеоновской армии. На первый взгляд это может показаться не столь уж серьезным делом. Больше половины солдат, пытавшихся переправиться через Березину, погибли или попали в плен, проведя последующие недели в условиях ужасного холода. Менее 20 тыс. человек выжили и снова поступили на службу в наполеоновскую армию. Но 2,5 тыс. офицеров из гвардии и корпусов Даву, Нея и Богарне пересекли границу России, спасаясь бегством. В их числе — большая часть старшего командного состава и много штабных офицеров французской армии. Если бы они были взяты в плен во время переправы через Березину, Наполеону было бы очень трудно вовремя воссоздать новую Великую армию для оборонительных действий в Германии весной 1813 г. Тем самым у русских появилась бы возможность избежать жертв в ходе кампании следующего года. Более того, если бы Наполеон был схвачен у Березины, русские смогли бы отправиться на зимние квархиры, не понеся тяжелых потерь, вызванных преследованием врага в Литве в декабре 1812 г.[486]

После разыгравшейся на Березине драмы последние недели кампании 1812 г. характеризовались некоторым спадом, хотя это определение плохо подходит для описания невероятных лишений, испытываемых армиями на протяжении семнадцати дней. Все, о чем писали и пишут французские апологеты относительно погоды в декабре 1812 г., является правдой. Даже по меркам русского декабря было исключительно холодно. Это вызвало окончательный распад большей части подразделений французской армии. 5 декабря сам Наполеон покинул расположение армии и отправился в Париж, оставив вместо себя Мюрата в качестве главнокомандующего. К тому моменту ничто и никто не могли сплотить французскую армию на границе с Россией, и Наполеон правильно сделал, что уехал. 11 декабря русские овладели Вильно. Три дня спустя казаки М.И. Платова взяли Ковно, Мишель Ней отвел свой неукротимый арьергард за Неман, и кампания 1812 г. завершилась.

В течение этих недель русская армия жестоко пострадала. 19 декабря Кутузов рапортовал Александру I, что потери армии столь многочисленны, что он был вынужден скрывать их не только от противника, но даже от своих собственных офицеров. Из 97 тыс. человек, находившихся под командованием Кутузова в Тарутине до начала кампании, 48 тыс., т. е. почти половина, находились в госпиталях. Только 42 тыс. солдат оставались строю. Положение армий Чичагова и Витгенштейна было лучше, но назвать его хорошим тоже было нельзя. В рядах армии адмирала было 17 тыс. человек, и еще 7 тыс. солдат из прибывшего наконец корпуса Эртеля. Под командованием Витгенштейна все еще находилось 35 тыс. человек: это являлось отражением того обстоятельства, что его люди питались и одевались лучше, чем солдаты остальных частей армии, и что они прошли маршем меньше остальных. Однако большая часть русских полков к тому времени страдала от голода и усталости, их обмундирование превратилось в клочья, а одеты они были во все, что им удалось найти и что могло защитить их от холода. Один молодой офицер ставки писал, что он носил солдатскую шинель, полы которой сильно обуглились от бивуачных костров, сапоги с отваливавшейся подошвой, головной убор, состоявший из солдатского кивера и шерстяного капюшона от гражданского платья, а также мундирный сюртук без пуговиц, подпоясанный французской портупеей[487].

По мере продвижения вглубь замерзших, бесплодных и опустошенных войной земель Литвы войска Кутузова все больше страдали от холода и голода. Не меньший урон наносил еще один враг — сыпной тиф. Болезнь свирепствовала среди военнопленных, которых русские захватывали толпами, и быстро распространялась. «Ее отличительными чертами были: истощение, потеря аппетита, тошнота, общее ослабление мышечной системы, горячая сухая кожа и нестерпимая жажда». Для борьбы с тифом полковые доктора использовали хинин, камфару и рвотные средства — до тех пор, пока эти медикаменты имелись в наличии. Однако, как признавал впоследствии генерал-интендант Е.Ф. Канкрин, из всех резервных видов помощи, оказываемой русским комиссариатом, хуже всего была поставлена медицинская часть. Отчасти это происходило по вине вновь учрежденного и работавшего с перебоями управления госпиталей, но в большей степени из-за нехватки подготовленных докторов и распорядителей в госпиталях. Пока армия действовала в великороссийских губерниях, она могла перепоручить заботу о больных и раненых губернаторам, но как только она вошла на территории Белоруссии и Литвы, которые ранее были заняты Наполеоном, сразу давало о себе знать полное отсутствие гражданских учреждений. Многие русские доктора и чиновники медицинского ведомства сами заболели. Остальные оказались разбросанными вдоль линии наступления армии и отчаянно пытались создать госпиталя в абсолютно диких условиях[488].

Канкрин писал, что его чиновники, «сами едва живые, должны были почти чрез день учреждать госпитали в разоренных местах, будучи лишены всех способов. Опытных чиновников вовсе не было; брали всякого, кто только попался, почитая и то за счастие, что можно было несколько чиновников сберечь на сей случай. Избранному давалось наставление, некоторая сумма денег, открытый лист на пособие от местного Правительства и малая прислуга. Вот в чем состояли все способы при устройстве госпиталей, с присовокуплением когда можно было по части сухарей и круп, несколько волов и вина». Тем не менее, писал Канкрин, большая часть раненых в госпиталях шла на поправку и возвращалась в армию, «сколько с одной стороны доказали крепость здоровья русского солдата, столько с другой удостоверили, что о них пеклись»[489].