или ИМЕНА вещей принимает не за орудия нашего обмена мысли (пожалуй, в древнейшие времена ЛИЧНОЙ только, «патриаршей», а не народной жизни, это так и было: ИМЯ вещи есть упорный звук, в упор сказанное человеком слово, при первом воззрении на пластику и в то же время, может быть, на художество и, следовательно, ДУШУ вещи), но за САМЫЕ ВЕЩИ, и первые заступают место последних. «В слове лежит все, из слова исходит все», говорит в одном месте Сефер Ецира; и еще в другом: «Слово есть Бог». Во всяком случае это не шутка, и не детский лепет для веков до нашей эры [РОЗАНОВ-СС. Т. 27. С. 201–202].

Отметим в этой связи, что цикл исследований Павла Флоренского «У водоразделов мысли», увидевший свет уже в начале 1920-х годов, также во многом посвящен проблеме имени (прежде всего, Божьего имени) как концентрации мистической энергии.

В частности, в работе «Имяславие как философская предпосылка» Флоренский писал, удивительным образом перекликаясь с тем определением каббалистической символики, которое дал Розанов в «Юдаизме» (см. выше): «Имя Божие есть сам Бог». Более расчленение оно должно говориться: «Имя Божие есть бог и именно Сам Бог, но Бог не есть ни имя Его, ни самое Имя Его».

Еще раз вернемся к той формуле каббалистической символики, которую дал Розанов: душа вещи, имя вещи есть вещь, имя Бога есть Бог. Это в полном смысле слова ключ к мировосприятию Флоренского. В «Диалектике» он писал: «Противоречивость всякого воплощения в том и состоит, что воплощение — более себя самого, что оно и А и более чем А — зараз. Всякое ведь воплощение, будучи частью, есть в то же время и целое. ЧАСТЬ, РАВНАЯ ЦЕЛОМУ, ПРИЧЕМ ЦЕЛОЕ НЕ РАВНО ЧАСТИ — таково определение символа».

Строго говоря, это определение непосредственно вытекает из каббалистической модели: Имя Божие есть сам Бог, но Сам Бог не есть имя его. Тут особенно важно не только то, что часть оказывается равной целому, но целое при этом не оказывается равным части. Не менее существенно и то, что символ (душа, имя вещи) сам оказывается вещью: он реален.

Плотность, вещественность символа для Флоренского имела совершенно исключительное значение. Об этом он писал в трактатах «Имена», «Строение слова», «Магичность слова». Через эти и другие работы проходит отношение к символу как к реальности. Подлинный символ, — считал Флоренский, — нельзя сочинить; он объективен, объективно предопределен, запрограммирован, являясь глубинной структурой, которая обладает способностью всплывать, воплощаться и одновременно не терять свой внутренний, иной свет.

Розанов с необыкновенной остротой ухитил магичность словесного знака, он гениально почувствовал библейское слово как скрепу миров. Отсюда идет экстатическое переживание им Каббалы. А для систематика Флоренского Каббала важна была как универсальная теория, в которой отрицалась случайность, произвольность, условность знака и обосновывалась его закономерность, внутренняя обусловленность, глубинная структурность.

У Розанова был громадный, но при этом очень личный, субъективный интерес к Каббале, а Флоренский непосредственно опирался на нее, беря книги «Зогар», «Сефер Ецира» и труды Филона Александрийского, творца платонизированного иудаизма, как исходный пункт своей религиозно-философской системы.

В католичестве в эпоху Возрождения был краткий период признания Каббалы <Пика де Мирандолла>,[348] но для канонического православия это всегда было отступничество, предательство христовой веры. Поэтому Флоренский не мог не отдавать себе отчета в том, что он совершает. Оправдывал же себя отец Павел, видимо, тем, что каббалистическая прививка нужна для возрождения православия. Но одновременно он пропитался глубочайшей неприязнью к народу Израиля, без которого оказывалось невозможным спасение христианства [КУРГ-МОНД. С. 68–69, 75].

Можно полагать, что иерархи РПЦ, в первую очередь такой интеллектуал-традиционалист, как Владыко Антоний (Храповицкий), проницательно разглядели иудейскую каббалистическую основу учения имяславцев и в 1913 году оно было осуждено как еретическое Святейшим правительствующим синодом. Лидера движения, мыслителя-богослова иеросхимонаха Антония (в миру Александра Булатовича; 1870–1919) отлучили от церкви, а смута, возникшая в русских монастырях на Афоне из-за споров вокруг этого учения, была подавлена с использованием российской вооружённой силы. Розанов, возмущенный всем этим — в первую очередь как фактом церковного произвола, в письме Флоренскому от 22 мая 1913 г. гневно поносил клир и митрополита Антония (Храповицкого). При этом он призывал своего друга, человека, отметим, отнюдь не склонного к открытому конфликту с власть имущими, проявлять пусть ложное, но смирение:

Будьте осторожны и тихи, ничего не предпринимайте. <…> СУТЬ в том, что там в СПб. просто — деревянные палки, без ума, без образования и над всем взял верх интеллигент, безбожный Антоний Хр., интеллигент-переверт, и не более [С. 308].

Что касается Флоренского, то он в своем ответе на письмо Розанова не упустил случая приплести к конфессиональному конфликту в православии евреев, — возможно, потому что в это же время шел «процесс Бейлиса». При этом он, православный священнослужитель и богослов, не преминул подчеркнуть, что они-то с Розановым оба, может, и христиане, но душой обращенные к язычеству — «Вы к Египту, я к Элладе» (sic!):

Наш с Вами диалог.

— «Ага! Оправдывали попов, а они вот что поднесли. В этом Перст виден», пишете Вы, дорогой Василий Васильевич. Но я в долгу не останусь перед Вами:

— «Ага! Нахваливали жидов[349], а они-то, оказывается, с плодородием скопческим, умерщвляющим. Вы все вздыхали о микве, а оказывается,

что миква только для себя, а для других асфальт, плавающий в Мертвом море».

— «Но Синоду нет дела до Иисуса!..» кричите Вы с торжеством.

— А жидам до плодородия… Им только «мы» нужно, и это так и в поэзии, и в науке, и в общественности. Мы, мы, мы… Объективного, незаинтересованного, сущаго о себе и для себя им не нужно. Нужно лишь то, в чем можно устроить гешефт.

Итак, мы квиты. Подведем же итоги и заключаем мир на следующих условиях:

1) Вы соглашаетесь, что хотя попы и темная сила, но Бог хранит их для каких-то, Ему одному ведомых путей своих. А я тоже скажу о жидах.

2) Для нас с Вами «не жалко», если бы и те и другие «провалились». Но мы взаимно признаем те начала, которыми прикрываются попы и жиды и до которых им нет дела, Рождение к Духовность.

3) Душою обращаемся: Вы к Египту, я к Элладе. Тут споров между нами никаких быть не может. Вы назначаетесь проживать в египетских Фивах, а я в эллинских Фивах.

Итак: confirmatur {Утвердили (лат.)}?

Знаете ли, мне почему-то припомнилось: в Византии, при заключении