180; ШД, 294) и предназначенными для издания четырьмя выпусками в Die literarische Welt согласно договору, заключенному в октябре. Из этого скромного начала выросла не только самая обширная из его автобиографий – «Берлинская хроника», но и шедевр поздних лет его жизни – «Берлинское детство на рубеже веков». «Берлинская хроника» даже в черновом виде, в каком она дошла до нас, следует законам журналистики: она была в целом закончена к лету 1932 г. Вместе с тем история сочинения «Берлинского детства» была почти такой же длинной и запутанной, как и история проекта «Пассажи»: Беньямин продолжал работать над этим текстом до конца жизни, добавляя и редактируя те или иные главки и изменяя их порядок. Но зимой 1932 г. эта работа не мешала ему сетовать на упущенную, по его мнению, возможность: начинался столетний юбилей Гёте, «и я как один из двух-трех людей, которые как-то разбираются в предмете, конечно, не получил никаких заказов» (цит. по: SF, 181; ШД, 295). Косвенно намекая на возможность встретиться с Шолемом во время его грядущего пятимесячного визита в Европу, он заключает: «Планов я строить не могу. Если бы у меня были деньги, я бы удрал отсюда лучше сегодня, чем завтра». В итоге ему все-таки предложили внести свой вклад в юбилейные торжества: он получил заказ на две статьи: аннотированную библиографию важнейших работ о Гёте начиная с эпохи поэта и до нынешнего времени и эссе-рецензию на недавние работы о «Фаусте» – для специального номера Frankfurter Zeitung, посвященного Гёте.

Этот заказ принес ему достаточно денег для того, чтобы сбежать из Берлина. От своего старого друга Феликса Неггерата, «разностороннего гения», с которым Беньямин познакомился в 1915 г. в Мюнхенском университете, он услышал об уникальном курортном местечке на Балеарском архипелаге у восточного побережья Испании, девственном острове, обещающем нечто абсолютно противоположное его нынешнему существованию в столичном городе, и шанс жить практически даром. Возобновление контактов с Неггератом было лишь одним из неожиданных поворотов, случившихся в то время в жизни Беньямина. Оба они уже долгие годы жили в Берлине, но совершенно выпали из поля зрения друг друга; сейчас же хватило одного упоминания Неггерата об Ибице, чтобы Беньямин собрался и покинул Берлин ради первого из двух продолжительных визитов на этот испанский остров.

17 апреля он отплыл из Гамбурга в Барселону на торговом судне «Катания», которое почти сразу же попало в «очень бурную» погоду. Во время десятидневного плавания Беньямин открыл в себе «новую страсть», как он отмечает в посмертно опубликованных записках «Испания, 1932 г.». Это была страсть к собиранию «всяких фактов и сюжетов, какие только попадутся», с тем, чтобы понять, что можно из них извлечь, если «очистить их от всех смутных впечатлений» (SW, 2:645–646) – начинание, сопоставимое с интересом к анекдотам и тайнам в рамках исследования о пассажах. Беньямин сблизился с капитаном и командой судна и за чашкой кофе или вангутеновского какао вытягивал из них самые разные сюжеты – от истории судоходной компании, на которую они работали, до того, по каким учебникам готовятся к сдаче экзамена на рулевого, – и слушал матросские байки, записывая некоторые из них в блокнот. На Ибице он тоже выслушивал рассказы разных жителей острова и использовал некоторые из них в своих собственных текстах[319]. Двумя такими текстами, созданными на основе рассказов, услышанных в море и на острове, являются «Носовой платок» и «Накануне отбытия» (см.: SW, 2:658–661, 680–683). Первый из этих текстов, опубликованный в ноябре во Frankfurter Zeitung и имеющий в качестве одной из своих тем «упадок устного рассказа» и отношения, в известной степени связывающие искусство рассказа не только с праздностью, но и с мудростью и «наставлениями» (в отличие от «объяснений»), непосредственно предшествует знаменитому эссе 1936 г. «Рассказчик».

Из Барселоны Беньямин переправился паромом на остров Ибица, самый маленький и (в то время) наименее посещаемый туристами из всех Балеарских островов, и там по прибытии в город Ибицу – столицу и главный порт острова, узнал от Неггерата, что они оба стали жертвами обмана. Неггерат не только навел Беньямина на мысль отправиться на Ибицу, но и, судя по всему, нашел способ, позволявший продлить его пребывание на острове, порекомендовав ему человека, обещавшего во время отлучки Беньямина снимать его берлинскую квартиру; этот же человек сдал Неггератам дом на Ибице, и те щедро пообещали Беньямину комнату. Беньямин немедленно согласился на эти условия и рассчитывал на получение ежемесячной суммы, которая позволила бы оплатить его жизнь в Испании. Однако его арендатор и домовладелец Неггерата оказался мошенником. Он прожил неделю в квартире Беньямина, а затем сбежал, скрываясь от полиции, которая арестовала его тем же летом. Помимо того что Беньямин остался без дохода, дом, который этот обманщик сдал Неггератам, вовсе не был его собственностью. После того как мошенничество раскрылось, Неггерат получил разрешение на то, чтобы в течение года жить бесплатно в запущенном каменном сельском доме на окраине деревни Сан-Антонио в обмен на обещание за свой счет привести это жилье в порядок, а Беньямин нашел квартиру с пансионом за 1,80 марки в день в «маленьком крестьянском доме в бухте Сан-Антонио. Он называется домом Фраскито и окружен фиговыми деревьями, а перед ним стоит мельница с поломанными крыльями»[320]. Хотя ему пришлось смириться с «отсутствием какого-либо комфорта», а также по-прежнему платить за аренду своей берлинской квартиры, на Ибице ему было хорошо.

Примерно в середине мая Беньямин переселился к Неггератам, которым удалось приспособить для жилья старый сельский дом, много лет пребывавший в запустении. Этот маленький дом, называвшийся Ses Casetes, стоял на утесе, известном как Са-Пунта-дес-Моли, над бухтой Сан-Антонио. Дом состоял всего лишь из главной комнаты, или porxo, двух спален и кухни, и его обитателям – Неггерату, его жене Мариэтте, их взрослому сыну Гансу Якобу (студенту-филологу, писавшему диссертацию о диалекте жителей Ибицы) и самому Беньямину – было очень тесно в его стенах. Но Беньямину все это казалось идиллией: «Прекраснейшие виды открываются из моего окна, выходящего на море и на скалистый островок, чей маяк освещает мою комнату по ночам» (C, 392). Хотя на острове не было никаких современных удобств, таких как «электричество и масло, алкоголь и вода из крана, флирт и газеты» (C, 393), жизнь Беньямина вскоре подчинилась примерно такому же ритму, как и во время его долгого пребывания на Капри. Пейзажи на Ибице смутно напоминали каприйские и в то же время неуловимо отличались от них: беленые дома и горные склоны, заросшие оливами, миндалем и фиговыми деревьями, были здесь почти такими же, как на Капри. Однако, как