Тонкий и тихий сериал в нежных, туманных – сливочных и серых – тонах, «Союз серокрылых» принято трактовать как японскую вариацию на тему Чистилища. Героини сериала, девушки-подростки, уживающиеся в большом многокомнатном доме, томятся в городе, обнесенном стеной, за которую никому нельзя. Что томятся – заметно не сразу: девушки помогают в булочной и берут уроки у часовщика, присматривают за детьми помладше и гоняют птиц, разоряющих свалку, седлают велосипеды и гуляют в поле среди ветряков. Кажется, они целиком захвачены своими повседневными послушаниями, благодаря которым получают от города кров, одежду и пропитание. Но, хлопоча и болтая, поспешая и даже иногда смеясь, каждая внутренне сосредоточена совсем на другом.

На том, от чего повседневные милые заботы заслоняют, как каменная кладка, от глубины колодца, куда рано или поздно все равно придется упасть.

Сухой колодец в сериале, с забытыми и неопознанными останками на самом дне, – слишком зримый образ встречи с бессознательным. Религиозные мотивы нанесены здесь на психотерапевтическую подложку. И наставник девушек, посредник между ними и их безмолвными суровыми стражами, одновременно предстает исповедником из храма и психологом-консультантом. Приглашает: «Присядь, расскажи мне обо всем», призывает: «Ты должна превозмочь свою боль», прорабатывает: «Зачем ты скорбишь о том, кого даже не помнишь?»

Тринадцать мультипликационных серий проходят, как тринадцать сеансов терапии, в течение которых героиням нужно догадаться, как покинуть город.

«Как стать наполненными, будто чаша до краев, – скажет о себе первая выпорхнувшая серокрылая, – наполненными и легкими, когда на душе так пусто и тяжело?»

Сериал раскатывает, расплющивает, тянет вниз, на сухое дно глубинных, забытых воспоминаний, которые и зрителям предстоит наконец взять в руки, оплакать и захоронить с миром, словно кости погибшей птицы.

Его хорошо посмотреть вот так, как я первый раз: без друга, удерживающего за платье, без заслонки дневных забот – глубенеющей ночью, когда после интенсивного лечения ноет десна и больно глотнуть даже от голода взбитый арбузный коктейль, когда мама осталась в далеком азиатском городе ухаживать за престарелой бабушкой, а молодой человек завис допоздна с коллегами, отмечая переход на новую работу, когда утром предстоит проснуться в пять и двигать на маршрутке в подмосковный городок, где заставлю себя выступить на презентации, а уж поесть через боль сумею едва ли, когда не с кем, кроме туманных героинь сериала, разделить накатывающую грусть.

А с ними сколько ни дели – прибывает: «Союз серокрылых» поразил меня тем, что там в каждой серии – рыдают.

Не хнычут, не ноют, не печалятся, а захлебываются до самозабвения. Ниспавшую в город девочку Ракку все щемит и гнетет, задевает и тревожит: с болью прорезываются серые крылья, с болью расстается она с веселой, упорхнувшей из города девочкой Куу, мучительно переживает она о старшей, опекающей ее девушке Рэки и об отсутствии собственного дела в гостеприимном хлопотливом городе.

В Чистилище не мучают, но оттого-то все здесь не радует.

Город серокрылых – между мирами, промежуток, передышка, где можно собраться с мыслями и духовными силами, но где им нет настоящего применения.

Здесь не живут, сколько бы ни обживались. И не связывают судьбы, сколько бы ни дружили.

«Слишком счастливый город», в котором «невыносимо», – рыдает перед исповедником Ракка, и напряжение в сериале создается и раскачивается благодаря все большему несовпадению райской картинки и адских мук, которые каждая из героинь носит в себе.

Но есть и еще одно расхождение, благодаря которому город серокрылых не помещается на схеме между раем и адом.

Чистилище – образ посмертия, но сериал переполнен символами рождения и детства. Утроба-кокон, откуда появляются новички, ниспавшие в город, орава малышни, не желающей есть морковку на завтрак, сами юные, светлые, будто не вполне воплощенные силуэты серокрылых наводят на ощущение, что в сериале готовятся не к посмертному воздаянию, а к рождению.

Вылуплению в свет – что бы это ни значило: встречу с Богом Отцом или земными родителями.

И «счастливый город», в котором «все так добры и заботятся друг о друге», мучает героинь, как детей – искаженное детство.

Забота и привязанность, наполняющие будни серокрылых, недаром входят в такое острое противоречие с главным сюжетом, не поддающимся ни обсуждению, ни прорисовке: одиноким полетом серокрылого прочь, за удерживающие стены города.

Серокрылому предстоит разбить кокон, чтобы вылупиться, и преодолеть притяжение стен, чтобы освободиться, и два этих волшебных акта инициации в итоге выглядят метафорами душевной работы.

Чтобы вылупиться, придется принять ценность своего существования.

Чтобы улететь, придется согласиться на ценность своего одиночества.

Какое уж тут посмертье? Проблемы-то самые детские.

Корневые, базовые, выстраивающие долгий путь человека, исходя из его первой и главной привязанности: отношений с матерью.

И Богом как в самом деле создателем и отцом.

«Счастливый город», в котором «все так добры и заботятся друг о друге», оказывается главным соблазном на пути к рождению, к вылету в самостоятельную, достоверную, не промежуточную жизнь. Круг искаженной заботы и связывающей любви удерживает в городе так же сильно, как магические его стены.

Психолог Петрановская подобрала удачные кино– и мультиллюстрации к лекциям о некорректно сложившемся материнстве, и в разобранных ею «Рапунцели» и «Храброй сердцем» модели отношений матери и дочери прочитываются наглядно и буквально. В «Союзе серокрылых» их куда сложнее распознать и героиням, и зрителю – прямо как в реальном общении.

«Я всегда буду рядом», – рефрен счастливой дружбы в сериале, передающийся в поколениях серокрылых. Легендарная Курамори, обещавшая всегда быть рядом с горестной черноперой Рэки, сама Рэки, не только обещавшая, но в самом деле задержавшаяся, будто мать, у постели заболевшей, забоявшейся, засыпающей Ракки, и эта последняя, по-младенчески тянущая ручки к такой же для всех младшенькой и не по статусу скоро упорхнувшей из гнезда Куу: «Я хотела быть с тобой рядом… ты могла бы столькому меня научить…»

Но «всегда рядом» – страшное обещание, которое и настоящая мать никогда не исполнит и исполнять не должна.

Хотя бы потому, что рождается и умирает человек все равно в одиночестве.

И это ранит, пока не поймешь, что один и живешь.

Сколько бы людей ни обещали быть «рядом всегда».

Скольких бы ни хотел удержать от полета прочь.

И что, плача об упорхнувшей, оплакиваешь себя.

Свое обострившееся сиротство.

«Теперь ты совсем взрослая» – есть в сериале и такой рефрен, в противовес.

Поощряющий к хлопотам, вызывающий прилив сил и улыбок.

Одинокий полет серокрылого кажется метафорой «совсем взрослой» – и потому до конца одинокой – решимости жить.

Жить не ради опекаемой подруги, не силами удерживающего за платье ворона, не заботами старшей по дому сестры.

Жить ради себя, оборвав сиротский плач.

Две